...и чуть впереди

Маша слышала и не слышала, что они говорят, потому что думала о том, что боится, как бы этот самый Лобан не отмочил какой-нибудь штуки. Ведь не случайно же он пошел со всеми, ведь должен же он помнить тот их разговор, когда она назвала его низкорослым замухрышкой, а если судить по его лицу, так он должен мстить.

Только почему тогда он так носился со своей царапиной, почему с таким явным удовольствием заставлял ее бинтовать совершенно здоровый палец? Ничего не понятно.

Но хотелось надеяться на лучшее.

И действительно, Женька оказался великодушным. Он никуда не сбежал, не спрятался и даже лениво дал тумака Купчинкину, который, как всегда, потерялся и нашелся только в самую последнюю минуту.

Примирение между Машей и Женькой произошло тихо, незаметно, без единой жертвы с обеих сторон.

А начальница все-таки порядком надоела.

— Мария Игоревна, в ваш выходной я направила в третий отряд Лидию Яковлевну, и она вернулась в слезах. Извините, но ее назвали крысой Шушарой. А все потому, что она отказалась рассказывать им на ночь какие-то сказки. Сколько раз я говорила — никаких сказок на ночь. У вас теперь не отряд, а дикая дивизия. Я запрещаю сказки.

Отбой — спать.

— Тем хуже для Лидии Яковлевны, — сказала Нора Семеновна, — Что это за педагог, который ничего не может детям рассказать?

— Как, Нора Семеновна, вы тоже рассказываете?

— Да. А что?

— Извините, тогда говорить не о чем.

— Я тоже считаю, что говорить не о чем, — улыбнулась Нора Семеновна.

— А лгать он не любил потому, что это рабство. Мелочное, низкое рабство. Подумаешь, признаться, что выдергал из хвоста чужого петуха перья! Через месяц этот грех покажется совсем мизерным, а вот вранье — это всегда страшно, это всегда рабство. Соврешь — потом дрожи.

— Подумаешь, такие мелочи в то время, — говорит Сережа Муромцев. — Мы бы тоже в то время…

— Конечно, в то время и я бы… — вставляет Купчинкин.

— Ты — нет! — обрывает Маша.

— Почему это?

— Потому что ты, в сущности, почти неграмотный!

— При чем тут грамота? Подумаешь, воевать можно без всякой грамотности.

— Теперь-то? И где бы ты воевал? В каких частях?

— Он бы в артиллерии расчеты делал! — хохотал Женька Лобанов. — Деньги считать умеет, если не больше рубля, с него и хватит…

— Я бы… в матросы пошел!

— В матросы? А по географии у тебя что?

— Четверка! — Купчинкин покраснел.

— Купчинкин раб. Купчинкин раб! — закричал азартно Ленька Иванов. — Соврал! Сам хвастался, что у тебя в табеле ни одной четверки!

…И потом, несколько дней подряд, вдруг раздастся чье-нибудь: «Соврал! Соврал! Раб! Ребята! Он раб! Что заставим делать?»

А смущенный «раб» озирается виновато, будто ища защиты. Но защиты ему нет, у мальчишек свои законы, может, и жестокие, но справедливые.

Опять педсовет. Опять на коврике Маша.

— Товарищи, я ничего не понимаю! В третьем отряде какое-то рабство. Какие-то дикие крики: раб, раб! Мария Игоревна, я чувствую, вы совсем уже не соображаете, что делаете.

— Это игра такая!

— Хороша игра! А те, которые не рабы, — те рабовладельцы?!

— Да нет, просто я читаю им книгу о Гайдаре.

— Интересно, что за книга! Покажите мне!

— Не могу!

— Как это «не могу»?

— Мы ее читаем.

— Я, может, тоже хочу почитать!

— Дочитаем — дадим!

— Пока дочитаете — рабов разведете?

Напрасно Маша пытается что-то объяснить: слушать других Нина Ивановна не любит.

— Оставь ты свою логику! — говорит после педсовета Виктор Михалыч. — Ты лезешь к ней со своей логикой, а она тебя без всякой логики — раз! И привет!

…«Вечером решали, кому быть полуротным вместо Яшки. Ребята постановили: ему.

Это случилось двадцать седьмого августа девятнадцатого года, ему было ровно пятнадцать с половиной лет.

А еще через неделю он был уже ротным».

— Во здорово! Всего-то на два года старше нас?

— На три!

— Ну, на два с половиной!

— Уже в бой! Во здорово!

— Я бы тоже пошел! — Купчинкину и тут не промолчать.

— А ты думаешь, ты бы знал, за что воевать? — спрашивает Маша.

— Так ясно ж — за революцию.

— Это сейчас ясно, а тогда, думаешь, разобрался бы?

— Что ты, Купчинкин, — смеется Андрюша Новиков, — лучше за каких-нибудь зеленых! Симпатичные такие мужички, чего захотят — то и делают. Умываться не любят, книжки не читают. Анархия — мать порядка. Захотел бабу стукнуть — пожалуйста, тоже можно. Это как раз по тебе.

— Я один раз только стукнул, — прогудел Купчинкин.

— Где один, там и два!

— Ну что вы все на одного! — вдруг зарыдал Купчинкин.

— Ребята, перестаньте! Что вы все на него? Что он, хуже всех? — прикрикнула Маша.

Купчинкин от этих слов зажалел себя еще больше, разревелся еще пуще. Побежал.

— Ну, рады? — спросила Маша. — А, между прочим, кто за вас территорию подметает? Может ты, Сережа? Или Лобанов? А я почему-то Купчинкина за этим делом вижу.

— Да мы же так просто, — развел руками Андрюшка.

— Разобраться в том, в чем без вас разобрались, вам кажется легко, а когда надо в своих делах чуткими оказаться — вы и молчок, все забываете. Помните, как Аркадий Гайдар заступился за Костю Кудрявцева?