И даже когда я смеюсь, я должен плакать…

Когда краска размягчилась, ее можно соскребать шпателем, но только в тех местах, где древесина гладкая. В местах стыка досок приходится выковыривать краску долотом. И все это только для того, чтобы убрать надпись, соскребая букву за буквой. Под конец все чувствуют себя разбитыми, руки болят, глаза раздражены. После бани они пьют горячий чай, чтобы не простудиться, потому что на улице минус 15.

Когда через неделю краски на заборе почти не осталось, становится видно, что растворитель обесцветил древесину.

— Придется заново покрасить эту часть забора, — говорит Аркадий Николаевич, который за эти дни почти не произнес ни слова. Мария Ивановна чаще, чем всегда, молится, а Ирина тайком плачет. Миша чувствует свой ветер, древний ветер, и ему очень плохо. Сколько несчастий он принес людям, которые его любят. Когда они окончательно разделались с грязной работой, Аркадий Николаевич говорит:

— Теперь забор неделю будет сохнуть, а потом мы сможем его снова покрасить.

Это ужасно. Ирина, отец и Лева теперь всегда ходят на работу вместе с Мишей, домой он возвращается, сопровождаемый ими. Ему стыдно, ему горько, и ветер, ветер опять здесь. Днем и ночью он слышит голос ветра: уходи прочь, прочь, прочь…

— Я этого не хочу, — говорит Миша однажды.

— Чего не хочешь?

— Чтобы вы все время меня охраняли.

— Не говори глупостей! — говорит Лева. — Мы тебя не охраняем.

— Кого же вы тогда охраняете?

— Друг друга, — говорит Аркадий Николаевич. — Я уже говорил, Миша, что к вам это не имеет отношения.

— Если это не имеет ко мне отношения, Аркадий Николаевич, — настаивает Миша, — то почему один парень на работе сказал мне вчера «жиденок» и предложил мне убираться отсюда?

— Где это было?

— В коровнике.

— Что за парень?

— Я его не знаю. Но он это сказал.

— Черт возьми, идиотов везде хватает, — говорит отец.

И он произносит это с такой безнадежной злостью, что Миша зарекается говорить об этом. Он ничего не рассказывает о том, что произошло у него с колхозником, встретившимся ему по дороге в поле. Он уже пожилой и издалека даже приветливо кивает головой, но потом, подойдя поближе, плюет в сторону Миши и говорит:

— Жид проклятый! Это вы распяли нашего господа Иисуса Христа!

Миша молча утирается и идет дальше. Что он может ответить? Что он не распинал Иисуса Христа? Что Иисус Христос сам был евреем? Или ему надо было разъяснить старому колхознику, какая разница между евреем и полуевреем?

В тот же день его вызывают к Котикову, в правление. Глава сельской администрации, бывший несколько месяцев назад председателем сельсовета, не предлагает Мише даже сесть. Он восседает за огромным письменным столом и снова обрел вальяжность и уверенность. Только самую чуточку он утратил свой командный тон, ах, всего лишь самую малость, это бывает с такими, как Котиков, не только в России, о нет!

— Михаил Олегович, — говорит Котиков, — мне вчера звонили из Москвы. Из комиссии по делам иностранцев. Мне сказали, что на строительстве требуются водопроводчики и сантехники. Поэтому с завтрашнего дня вы будете работать не здесь, а на строительстве в Москве.

— Ho… — начинает Миша.

Котиков прерывает его:

— Что, Михаил Олегович? Что «но»? Вам это не подходит? Вы можете заявить, что вам это не подходит! Тогда ваш вид на жительство будет немедленно аннулирован, и вы сможете немедленно возвратиться в вашу прекрасную Германию. Мы никого не держим. И вас в том числе. Так вы хотите назад в Германию, Михаил Олегович? — И Котиков смотрит на Мишу со зловещей улыбкой. — Это я вам могу быстро устроить.

— Нет, я не хочу назад в Германию! — говорит Миша испуганно. — Я хочу остаться здесь!

— Надо же, — говорит Котиков. — Почему же тогда вы сказали «но»?

— Я хотел сказать, что у меня и здесь много работы.

— Никакой работы для вас здесь нет, Михаил Олегович, — говорит Котиков и зажмуривает свои поросячьи глазки.

— Кто это сказал? — спрашивает Миша возмущенно.

— Я это говорю, — отвечает Котиков, — и как председателю колхоза мне хорошо известно, для кого тут есть работа, а для кого нет. С сегодняшнего дня для вас здесь больше нет работы, Михаил Олегович, я сообщил об этом в центральную службу занятости, когда они спросили, нет ли у нас водопроводчика или сантехника для большой стройки в Москве. У них там каждый водопроводчик и сантехник на счету, так они говорят. А я ответил, что у меня есть один, которого я могу им послать. Я только выполнял свой долг, Михаил Олегович, административный долг. Сейчас, когда стране трудно, каждый должен приложить все свои силы, чтобы выполнить свой долг, а вам, как иностранцу, надо особенно стараться. Но, конечно, если вам это не подходит, то… — Котиков поднимает бланк в руке — …я должен буду, разумеется, доложить об этом, и вам придется возвращаться домой. Так что все просто, друг мой.

Миша думает о том, насколько гнусен и подл этот человек, но говорит другое:

— Кто же говорит, что я не хочу, господин председатель, я согласен.