И даже небо было нашим

Данко пропустил это замечание мимо ушей.

– Дом обветшалый, но старинный. А сколько там земли? Три гектара?

Я покачала головой. Я представления не имела, какая там площадь.

– Козимо согласился дать нам электричество, – сказала я, поняв, куда он клонит.

– Мы ему за это заплатили.

– Но я же ему почти обещала!

– По-твоему, в подобной ситуации обещания имеют какой-то вес?

Я посмотрела на Берна, ища у него поддержки, но он сказал:

– Если бы твоя бабушка хотела, чтобы дом достался ему, то написала бы об этом в завещании.

– А как же все наши разговоры о непризнании права на собственность?

Данко сочувственно улыбнулся:

– Похоже, ты что-то недопоняла, Тереза. Жить по справедливости и быть дураками – это совершенно разные вещи. Мы не слабоумные, которых может надуть каждый.

Я чувствовала, как всеми мало-помалу овладевает возбуждение.

– Тереза боялась расстаться со своим сокровищем, – негромко проговорила Джулиана.

Мы связались с агентством по недвижимости в Остуни, и через несколько дней приехал риелтор, чтобы осмотреть виллу. Все время, пока он делал фотографии и задавал мне вопросы, на которые я была не в состоянии ответить, Роза стояла у порога, словно ей вдруг закрыли вход в дом, где она наводила порядок в течение долгих лет своей жизни. Козимо так и не появился. Риелтор поинтересовался, что я собираюсь делать с мебелью: она была не в лучшем состоянии, но ее можно было выставить на продажу комплектно. Затем он попросил разрешения взглянуть на домик сторожа.

В агентство поступило предложение Козимо: сто двадцать тысяч евро. Пока мы на ферме обсуждали, стоит ли нам соглашаться, объявился еще один потенциальный покупатель, архитектор из Милана: он предлагал сто семьдесят тысяч.

– Может, проголосуем? – спросил Берн. – Или нет? Решать тебе.

Все посмотрели на меня, и я сказала:

– Конечно, проголосуем.

Несколько недель спустя я встретилась с архитектором у нотариуса. Здороваясь, он подал мне гладкую, ухоженную руку: люди с такими руками окружали меня в прошлом. Когда мне надо было подписывать контракт, он сказал:

– Честно говоря, я рассматриваю эту сделку как подарок с вашей стороны. Вилла вашей бабушки великолепна, вам, наверное, очень тяжело с ней расставаться. Обещаю, что обновлю ее, сохрани в исторический облик.

– Спасибо, – пробормотала я. В последнее время я заметила, что разучилась беседовать с посторонними, с вежливыми, хорошо одетыми людьми вроде этого архитектора.

На эту встречу вместе со мной приехал Берн, однако он не зашел в кабинет нотариуса, а остался ждать в баре напротив.

– Это благословенная земля, – произнес архитектор. Затем, подняв глаза от контракта, спросил: – А что вы скажете о стороже и его жене? Это люди, достойные доверия? Я вот размышляю, оставлять их на службе или нет.

Через два или три дня Козимо и Роза уехали. А еще через неделю к нам явилась полиция. Я не особенно удивилась, когда женщина-полицейский (она была ненамного старше меня, с «конским хвостом», торчавшим из-под фуражки), сообщила нам, что поступил сигнал о нашем незаконном пребывании на ферме. Она разговаривала со мной и с Томмазо. Вынув из внутреннего кармана блокнот, она перелистала его.

– Вас тут шестеро, верно? Буду вам признательна, если сможете собрать всех.

Когда все собрались под навесом беседки, она попросила каждого предъявить документ с фотографией.

– А если мы откажемся? – с вызовом произнес Данко.

– Придется проехать в участок для установления личности.

Каждая пара поднялась в свою комнату, чтобы найти документ, который, вопреки всему, подтвердил бы нашу принадлежность к гражданскому обществу.

– Нас арестуют? – спросила я Берна, когда мы на несколько секунд остались наедине.

Он поцеловал меня в висок:

– Не говори глупостей.

Женщина-полицейский записала наши данные. Тем временем ее коллега, молчаливый полицейский постарше годами, куда-то направился. Джулиана шла за ним по пятам, ища предлог, чтобы не подпустить его к местечку за домом, где мы выращивали суперсканк. Она предложила ему погрызть сырую репу, которую перед этим вытащила из земли, и в итоге съела ее сама, возможно желая показать, что в ее предложении не было издевки. Но страх был не самым неприятным из охвативших меня чувств: гораздо хуже было сознавать, что наша обитель, казавшаяся нам таким чудом, не произвела на этих двух чужаков ровно никакого впечатления.

Женщина-полицейский спросила, может ли кто-нибудь из нас доказать свое право проживать на этой территории. Берн сделал шаг вперед.

– Я получил разрешение собственника, – сказал он.

Она снова перелистала блокнот.

– Вы имеете в виду синьора Дельфанти?

– Да, его. Он мой дядя.

Со времени моего приезда это был первый раз, когда Берн заявлял о своем кровном родстве с Чезаре.

– Сегодня утром я говорила с синьором Дельфанти по телефону. Он был не в курсе, что здесь кто-то живет. Это владение выставлено на продажу и должно пустовать, так он сказал. Очевидно, это вы сняли табличку «Продается», о которой он упомянул? Я не заметила ее на воротах.

– Здесь не было никакой таблички, – сказал Данко.