И дети их после них

Он раздражал ее. Ходит как толстяк, вечно вразвалку, как будто перетаскивает упаковки с водой. Она надеялась, что там, в армии, с этим дурнем сумеют что-то сделать. Антони же смотрел на это иначе. Как миллионы ребят из бедных семей, которые никогда не были счастливы в школе, он уезжал из дома, чтобы найти свое место в жизни, научиться драться и посмотреть страну. Ну и чтобы соответствовать представлениям отца о том, каким должен быть мужчина. Не зря же он пересмотрел столько фильмов с Клинтом Иствудом. Он объяснял это матери. Элен смеялась.

Видала она таких. Уезжали, чтобы подраться да вкусить экзотики, а когда вернулись, их тошнило от дисциплины, бюрократов и крючкотворов. И казармы-то они никогда не покидали, разве только чтобы выпить дрянного пива в занюханном баре какой-нибудь паршивой дыры.

После душа Антони побрился. Он больше не замечал в зеркале свой усталый глаз. Только тяжелые переплетения плечевых мышц, плоскую вертикаль грудных, косые и бицепсы, надутые даже в состоянии покоя. Внизу, на кухне слышалось знакомое «турбинное» урчание скороварки. Дом начал наполняться обеденным запахом. Элен слушала радио, как обычно «Европу». Фальшиво-жизнерадостная болтовня перемежалась с песнями хит-парада. Он узнал «Gangsta’s Paradise». Потом, когда он чистил зубы, зазвонил телефон. Он закрыл кран и приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать. Но из-за скороварки и музыки это было трудно. Элен говорила тихо, да, нет, да, нет, да, да, конечно. Потом позвала его:

– Антони!

Он остановился на пороге, ничего не говоря, с зубной щеткой в руке. Мята щипала язык. Он затаил дыхание. Через несколько секунд она повторила:

– Антони!

– Чего?

– Это твой отец!

– Я в душе.

– Я же слышу, что нет.

– Чего он хочет?

– Откуда я знаю? Давай иди сюда.

– Скажи, что я ему перезвоню.

– Да спускайся же, господи боже мой!

– Я голый.

– Так оденься, черт бы тебя побрал!

Он хлопнул дверью, чтобы она поняла. Затем вернулся к раковине, сплюнул, прополоскал рот. Лоб его перечеркнула озабоченная складка. Какое-то время он разглядывал себя в зеркале. Он и правда не знал, как ему увильнуть.

Когда он спустился к матери в кухню, та курила сигарету, листая старый номер журнала «Пуэн де вю»[31], который ей сплавляла соседка. Стол был накрыт. Скороварка свистела по-прежнему. Сквозь запотевшие окна ничего не было видно. Он сел напротив нее и стал ждать, когда она поднимет глаза. Этого не случилось.

– Чего он хотел? – через какое-то время отважился спросить Антони.

– А ты как думаешь?..

Она быстро взглянула на него поверх очков («две пары по цене одной») с обиженным и одновременно довольным видом, который особенно его раздражал. Он старался дышать спокойно. Завтра все это кончится, чего париться?

– Это отец.

– Знаю.

– Когда ты к нему собираешься?

– Не знаю.

– Ты завтра уезжаешь.

– Знаю.

Она затянулась, тщательно затушила сигарету, потом встала и отошла к плите.

– Я приготовила жаркое и зеленую фасоль. Хочешь, еще и макарон положу?

– Ага, хочу.

Чтобы набрать объема, ему нужны медленные углеводы и крахмалосодержащие продукты. Эта его диета – отдельная история. Он сыпал теперь такими словами, как электролиты, гликемический индекс, аминокислоты. Ей приходилось готовить ему мясо на каждый прием пищи. Сын-качок – это просто прорва какая-то.

– Ты ему что сказала?

– Что ты в душе. А что я должна была сказать?

– А он?

Она налила в кастрюлю воды из-под крана, достала из шкафа макароны. В ожидании, пока закипит вода, газ свистел голубым свистом. Элен по-прежнему стояла к нему спиной. Он увидел, что она отрицательно покачала головой.

– Ничего особенного он не сказал.

– Я забегу прямо сейчас, – сказал Антони.

– А вечером?

– Что?

– Ты никуда не пойдешь?

– Пройдусь, может, немного.

– Напоминаю: завтра ты уезжаешь.

– Знаю.

Она развернулась всем телом с пакетом макарон в руках и показала ему лицо – лицо жертвы и матери с большой буквы. Уже давно она выбивалась из сил, чтобы все шло своим чередом, чтобы получалось все как надо, а ничего не шло, да и получалось в результате очень мало. Из-за всего этого чужие поступки и образ мышления, конфликтное устройство мира, бесконечные препятствия, выскакивавшие неизвестно откуда и мешавшие ее великой мечте о покое, стали для нее абсолютно невыносимы.

– Ты знаешь, что, если опоздаешь, тебя арестуют как дезертира?

– Слушай, хватит уже…

– Да-да!

К счастью, тут раздался звонок таймера. Элен занялась делом. Антони не шевельнул пальцем. Он пожаловался, что мясо недосолено. Элен встала, чтобы подать ему соль.

– На.

– Спасибо.

– Ну и во сколько у тебя поезд?

Пригнувшись к столу и положив между собой и тарелкой согнутую руку, Антони жадно ел, отправляя вилкой в рот большие порции макарон. Еда была очень горячая, с приятным и привычным масляным вкусом.

– Я сто раз уже говорил: в десять пятнадцать.

– На твоем месте я бы сегодня вечером никуда не ходила. Посидел бы спокойно дома. Взял бы напрокат какой-нибудь фильм. Можно пиццу заказать.