И дети их после них

Он неплохо повеселился. Сколько раз ему говорили: «Твое счастье, что ты – несовершеннолетний». Все эти годы он только и делал, что искал дерьма на свою голову, вляпывался в истории с наркотой, воровал скутеры, портил городское имущество – просто так, смеха ради, валял дурака, прогуливал школу. Несовершеннолетие – это такая двоякая штука, с одной стороны, оно вас защищает, а с другой, когда оно кончается, вы с ходу попадаете в мир, о жестокости которого до сих пор даже не подозревали. Не сегодня завтра ваши деяния обращаются против вас, и получаете вы по полной, да прямо в морду, и никаких вторых шансов, никакого «общественного терпения». Антони опасался такого поворота, хотя и не слишком в него верил. Армия была для него этакой норкой, где он мог спрятаться от реальной действительности. Там ведь ему ничего не останется, как только подчиняться.

А главное, это был отличный способ удрать из дома. Ему хотелось любой ценой уехать из Эйанжа, чтобы сотни километров наконец отделили его от отца.

После суда тому пришлось еще раз сменить жилье. Теперь он жил в однокомнатной квартире на первом этаже, восемнадцать квадратных метров на выезде из города в сторону Мондево, в домах, переоборудованных из бывших казарм. Из его окна открывался вид на здания социально-санитарной дирекции, перекресток с круговым движением, железную дорогу и рекламный щит, призывавший его, в зависимости от дня, посетить то гипермаркет «Леклер», то магазин бытовой техники и электроники «Дарти». Однажды Антони работал в тех краях. Он увидел, как отец возвращается из магазина с упаковкой пива – двадцать четыре банки. «Глянь-ка», – сказал Самир, парень, с которым они должны были вместе косить траву. Отец пошатывался под тяжестью банок. Дешевая бурда из «Альди». Чтобы открыть дверь квартиры, он поставил пакет на пол, пошарил в карманах, достал ключ, открыл, а пакет так и забыл снаружи. Через пару минут только вышел, чтобы забрать. Самир покатывался со смеху.

Последние два года Антони то и дело заставал отца спящим в постели прямо в одежде, как в коме. Незабываемое зрелище. Подушка замызганная, рот открыт – вот уж действительно «мертвый сон». Проверив, что тот все-таки еще дышит, он пользовался случаем, чтобы немного прибраться. Набивал столитровые мусорные мешки пустыми бутылками, пылесосил, менял постельное белье, включал стиральную машину. А потом, закончив, смывался по-тихому, закрыв за собой дверь, ключ у него был. А еще время от времени он заходил, чтобы принести ему приготовленную матерью жратву. При сыне отец не пил. Антони подогревал ему лазанью, смотрел, как тот ест. Надолго он не оставался. Поев, отец скручивал сигарету. Рука у него была по-прежнему твердой. По нему было видно, что он пьет, но и только. Худые руки-ноги, одутловатое лицо, бегающие временами глаза. И тем не менее это все равно был он, только более суровый, более закрытый. Антони смотрел, как его окутывает дым самокрутки. Говорил: ладно, пойду. Тот отвечал: давай, иди. Его это устраивало, ему хотелось выпить.

Все это время его поддерживали ночь и езда. Антони носился один, как цунами, вписываясь с точностью до миллиметра в улицы города, и те намертво впечатывались в его нутро. С детства он таскался по этим местам, знал каждый дом, каждую улицу, все кварталы, развалины, мостовые. Он исходил все пешком, изъездил на велике, на мотоцикле. Тут, в этой аллее он играл, там, сидя на парапете, подыхал от скуки, целовался взасос на той остановке, слонялся по тротуарам вдоль тех гигантских ангаров, где по вечерам среди мертвой тишины дожидаются своего часа грузовики-рефрижераторы.

В городе он видел маленькие магазинчики одежды, мебели или электротоваров, которые скоро будут убиты зоной благоустройства Монтан. Там были квартиры с лепниной, которые сдавались по дешевке преподам или чиновникам из префектуры. И шикарные дома, стоявшие бесхозными с тех пор, как высший комсостав переехал отсюда вместе с воинской частью. Это не считая всех этих мелких заведений, выходящих окнами на улицу: информационных бюро, магазинов шмоток, булочных, пиццерий, кебабных и еще полутора десятков кафе с мини-футболом, мини-бильярдом, скретч-лото, прессой – главным образом местными ежедневными газетками, и часто – со спящей в углу собачонкой. Антони пробирался через этот пейзаж, знакомый, как лицо друга. Скорость, бегущие мимо серые фасады, прерывистый свет фонарей – забвение. Вскоре он оказывался на шоссе и ехал дальше, все прямо, туда, до конца. От коллежа к автобусной остановке, от бассейна к центру города, от озера к «Макдоналдсу» – тут покоился целый мир, его мир. Он объезжал его постоянно, мчал во весь опор, в погоне за опасностью, в поисках какого-нибудь узкого места.

Сегодня вечером он в последний раз сядет на свою «Ямаху 125». Поедет на танцы. Он будет пить и танцевать. А завтра в десять пятнадцать – поезд. Всем чао!

Внизу снова зазвонил телефон. Мать сняла трубку. Потом послышался ее голос:

– Антони!

– Что?

– Это твой отец.

2