И дети их после них

В мае Стеф вместе с небольшой группой ей подобных посчастливилось побывать в кампусе Высшей школы бизнеса – чтобы, так сказать, почувствовать атмосферу. Она увидела залитые светом помещения, ухоженные газоны, высокотехнологичное оборудование и преподавателей, живых, харизматичных, получавших больше, чем какой-нибудь заведующий отделом маркетинга. Особенно ее заинтересовали студенты, стройные, как атлеты, обреченные на успех и прекрасные в сознании своего превосходства.

Этот визит стал для нее чем-то вроде конфирмации. Вот именно то, что она хочет делать. Именно такой она хочет быть.

У нее всегда было ощущение, что вне Парижа жить можно только второсортной жизнью. То же впечатление сложилось у нее и при виде этой касты молодых людей, жаждущих успеха. Они одни знали, они одни имели нужное образование, чтобы понимать, как устроен мир и какие рычаги надо задействовать, чтобы управлять им. Все остальное – всякие физики, корифеи-социологи, доктора наук, политики, философы, адвокаты, звезды шоу-бизнеса, футболисты – шелупонь, слепые импотенты, полные придурки. Те же, кто понимает до тонкости этот механизм, кто говорит на языке своего времени, кто слился с этой ненасытной, проникнутой светом, скоростью, деньгами, эпохой постоянного ускорения, неуклонного развития, – они здесь, эти князья от экономики, лидеры бизнеса в голубых рубашках, гладкие, стройные, шикарные до ужаса.

Весной она отправила документы на конкурс и в начале июля получила результаты. Ответы приходили один за другим. Ее приняли в Лилле, Лионе и в Париже – в Высшую коммерческую школу. Вот она – ее пусковая установка. Теперь можно было расслабиться.

Клем она сказала только, что прошла по конкурсу в Высшую коммерческую школу, сказала без улыбки, чуть ли не скептическим тоном.

– Блин! – проговорила Клем.

– Ага, правда.

– Подумать только! В школе-то ты вообще ни фига не делала.

– Ясное дело. Все это теперь кажется таким далеким.

– Что это на тебя нашло?

– Не знаю. Не хотелось обратно возвращаться. Я никогда не вернусь.

– Ну ты даешь.

– Когда-то надо и за ум браться.

– Не то слово.

– Мне пофиг, я знаю, чего хочу, и мне не стыдно, что у меня получилось.

Они прошли еще немного и добрались наконец до белого «Пежо», на котором Клем ездила, когда бывала дома. Это была машина ее родителей, так сказать, на все случаи жизни, с дешевой страховкой, побитая, но еще вполне крепкая. Отец брал ее иногда для поездок в лес. Остальное время она гнила в гараже. Сиденья пропитались неприятным запахом плесени. Они открыли окна, чтобы хоть немного проветрить салон.

– Куда поедем?

– Не знаю.

– У нас дома теперь есть бассейн, – сказала Стеф.

– Ого.

– Класс.

Стеф была рада. Вот уже два года она не испытывала этого чувства, когда ничего не висит над душой, когда тебя «отпустило». Ей не надо было ни учить, ни повторять, не надо принуждать себя. Родители даже не приставали с уборкой комнаты или мытьем посуды. Будущее представлялось полным, идеальным. Можно просто отдаться на волю волн и так дожить до начала учебного года. Наслаждаясь непривычным состоянием невесомости, она сказала:

– Вообще-то с этим балом удачно получается.

– Почему?

– Подруга, так я же не трахалась несколько месяцев.

Клем хлопнула ладонью по рулю и расхохоталась.

– Ты это серьезно?

– Ну да. Я же пахала как ненормальная. Да и мужики у меня в классе – полный отстой, не стоило и возиться.

– Ну все же…

– Не знаю. Мне даже не хотелось. Либидо как не бывало.

– Ну а теперь как, возвращается?

– Ха… – многозначительно ответила Стеф.

Клем опять развеселилась.

– А вообще-то, кого ты думаешь подцепить тут в Эйанже, да еще и четырнадцатого июля? Солдатика? Цыгана?

– Мне пофиг, – сказала Стеф. – Да хотя бы твоего папашу.

4

Патрик Казати решил, что будет делать все как надо. Он встал пораньше, чтобы по холодку сходить к Ламболе за наживкой. Вернулся он оттуда со своей банкой из-под «Несквика», наполовину заполненной мучными червями. Внутри все кишело – фу, мерзость. Он закрыл крышку с проделанными в ней дырками, с улыбкой вспоминая, какое отвращение вызывало это зрелище у сынишки, когда тот был маленьким. Потом пошел готовить удочки. Да, этой коробке для червяков уже, наверно, лет пятнадцать. Она у него с тех времен, когда Антони с хохолком на голове пил еще свой шоколад, держа кружку обеими руками.

Он редко брал его с собой на рыбалку. Хорошая мысль – как раз перед его отъездом.

Больше ничего такого он в это утро не делал, только ждал. Не пить до полудня оказалось нетрудно. Он уселся перед теликом и принялся сворачивать сигареты на всю неделю. Он готовил их заранее и складывал в герметично закрывающуюся железную коробку. В конце концов он так и заснул с табаком и машинкой для сворачивания сигарет на коленях. Под них он подложил салфетку, чтобы не натрясти повсюду. Он проспал довольно долго, с открытым ртом, уткнув подбородок в грудь. Разбудил его парад. В телевизоре по Елисейским Полям шли танки. Военный оркестр, самолеты в небе, привычный топот войск, геометрия на марше. Глядя на Ширака, по-дурацки выпрямившегося в джипе, он не удержался от смеха.

– Ну, миляга!