И дети их после них

– Ты не отвезешь меня чуть позже? О’кей? – спросила девушка.

– Конечно.

– Клем надо было домой. А мне влом сейчас уезжать.

– Нет проблем.

– Ага, только не воображай ничего такого.

Поздно. Антони уже все навоображал. Он забрал свое пиво, и они отошли в сторонку, на опушку леса – поговорить. На самом деле они просто сидели на траве и чего-то ждали. Стеф задавала ему вопросы. Он отвечал уклончиво, «да» или «нет», почти не в силах взглянуть на нее. Он тоже попытался узнать, чем она занималась последние два года. Она оказалась не многим разговорчивее его. Все было совсем не так, как хотелось бы.

– Какой ты нудный, – сказала Стеф.

Тогда он повернулся и поцеловал ее. Они стукнулись зубами. Поцелуй получился жесткий – последний шанс. Ей стало больно, она схватила его за волосы. Они чуть не потеряли равновесие. Закрыв глаза, они исступленно вращали языками, сердце у обоих колотилось как бешеное. Мало-помалу неловкость ушла. Они опрокинулись в колючую траву, он поверх нее. Антони целовал ей щеки, скулы, вдыхал запах ее шеи. Он был тяжелый, и Стеф чувствовала, как поддается под этим мужским весом, раскрывается, будто распоротое брюхо.

На этот раз ни о чем больше она не думала. Он тоже. Они хотели друг друга, и провались все к чертям. Но когда он начал шарить у нее в трусиках, она остановила его.

– Подожди.

– Что?

– Тут мои родители. Я не хочу, чтобы они застукали меня с парнем, да еще за таким занятием.

– Они не могут нас увидеть. Мы в безопасности. И не делаем ничего плохого.

– Ну да… – И, чтобы выкрутиться, она сказала первое, что пришло ей в голову. – И вообще, я хочу танцевать.

– Ты это серьезно?

– Пойдем, я обожаю эту песню.

– А мне танцевать совсем не хочется.

Но вопрос был решенный. Она оттолкнула его и наспех приводила себя в порядок.

– Давай пойдем. Еще не поздно, потом меня трахнешь.

За свою жизнь пропойцы Патрик Казати знавал разные времена. Времена вечеринок с друзьями, после которых он просыпался утром с дырявой памятью, но эта проблема решалась с помощью кока-колы и двух таблеток аспирина. Позже начались многодневные попойки, за которыми следовали слезные покаяния, когда он доходил до того, что начинал читать мораль собутыльникам и подумывал о возвращении в лоно церкви. Потом была фаза постоянного опьянения средней степени тяжести, припрятанных в платяном шкафу бутылок, жвачки для сокрытия «выхлопа» изо рта, бесконечных проколов на работе, прикрываемых приятелями, посиделок в бистро и мрачных возвращений домой; кончалось все это руганью, сном на диване в гостиной, а мальчонка все это видел. После закрытия «Металора» он стал пить в лечебных целях, чтобы расслабиться, взбодриться, забыть о неурядицах, ведь безработные тоже имеют право на отдых, черт возьми. Тогда еще бывали периоды ремиссии, когда он совсем не пил – даже в свой законный выходной. Что, в сущности, только приближало рецидивы: в конце концов, появлялся какой-нибудь обманный стаканчик, капля портвейна на донышке, и все – понеслось. В эти периоды полного воздержания ему не хотелось никуда ходить, никого видеть, даже в Рождестве таилась опасность, он боялся друзей, а по вечерам со страхом ждал времени аперитива. К семи вечера у него всегда появлялось желание выпить – без вариантов. Не то чтобы он от этого катался по полу, но искушение было. Ну что ему будет от стаканчика – одного-единственного? Ничего плохого не случится. У аперитива был свой час и свой голос. Голос друга, который знает, что жизнь коротка, что всех в конце концов ждет могила. Так тем более надо пользоваться. И Патрик позволял себе, а на следующий день оказывался в совершенно плачевном состоянии, и все надо было начинать сначала.

Эти фазы следовали одна за другой, повторяясь в произвольном порядке, он познал их все. Теперь же было совсем другое дело. Он пил, как спортсмен, чтобы узнать предел своих возможностей, как культурист, который все увеличивает, увеличивает вес, пока не выдохнется и не лишится полностью сил. А пока силенка была, он до самого сна жил королем. Всемогущим, жестоким, вселяющим страх и трепет. Ибо достаточно было одного взгляда, чтобы понять: он способен на все, и единственная цель его пьянства – кладбище.

– Так, – сказал он, – это еще не все.

Они с Руди нашли уголок, откуда можно было глазеть на танцпол, оставаясь невидимыми. Там они спокойненько выдули бутылку, которую стащили с какого-то стола. В бутылке почти ничего не осталось. Они лежали, опираясь на локти и скрестив ноги, и ничего больше не ждали: они были в порядке.

– Я, пожалуй, пойду.

– Куда это? – спросил Руди.

– Никуда. А то, если останусь вот так, усну.

– Ну и что?

– А я не хочу спать. Вот и все.

Патрик с грехом пополам поднялся на ноги. Его качало. Он стал себя ощупывать.

– Что ты ищешь?

– Нож.

– Куда ты его дел?

– Вот зараза.

Он опустился на колени и наконец нащупал его. Потом засунул обратно за ремень, прикрыл рубашкой. Снова схватился за бутылку.

– Я допью.