«И дольше века длится век…». Пьесы, документальные повести, очерки, рецензии, письма, документы

В поселке дачном, но невзрачном
(он в запустение пришёл)
вы повстречались наудачу,
отметив Праздник хорошо.
Соорудили стол дощатый
близ окон прямо во дворе
и говорили так прощально
о боевой своей поре!
…Течёт неспешное застолье,
горчит некрепкое вино.
Мужское равенство святое
опять в душе воскрешено.
Сидят они, четыре деда,
соседи, братья, земляки…
И с ними речь ведёт Победа,
ведёт их судьбы, как полки.

Ода блокадной «Ленкинохронике»

В отцовском архиве я нашёл два документа на бланке «Ленинградская кинохроника», адрес студии: Ленинград, остров Трудящихся, 2-я Берёзовая аллея, дом 6. Но – прямое попадание бомбы – и фонтан стёкол взмыл в небо! Студия оказалась бездомной, и тогда нашёлся новый адрес на долгие годы – Крюков канал, 12…

Вторая Берёзовая аллея.
Бывшая оранжерея,
там, где дом номер шесть.
Есть ли он нынче
и что там есть?..
Очень мало кто знает.
Очень мало кто помнит.
А ведь это же старая
наша «Ленкинохроника»!
В папке отцовской блокадной
я обнаружил на радость
бланк с фотографией
и с призывом
ко всем организациям
ленинградским
оказывать сценаристу содействие.
Городу-фронту нужен
свой кинодокумент.
С воздуха враг утюжит
улицу, площадь, проспект
и посылает снаряды
на долгие километры,
а вот сюда долетают
лишь сверхтяжёлые «Берты».
Но всё же это – исключение:
здесь относительно тихо
в царстве заветных растений,
новых кинотрадиций.
Отец мой упрячет бережно
свой документ в блокнот
и поспешит неизбежно
прямо отсюда на фронт.
Бланк, словно пропуск, покажет.
Там, где посты, козырнут.
Снова в городе нашем
«Ленкинохронику» ждут.

О чём расскажут поздние огни

Светлой памяти отца моего

Николая Афанасьевича Сотникова

В Центральном Доме литераторов
горят последние огни.
Какая тишина отрадная!
Как хорошо, что мы – одни!..
Ни суеты, ни мельтешения,
ни повседневной толчеи.
Есть в отрешеньи возвышение,
есть звуки в тишине свои.
Не завсегдатай этих залов я.
В конце концов, я здесь чужой.
Но вижу всё перед глазами,
что стало и моей судьбой.
В дубовом зале шли собрания
в пятидесятые года.
Там – юбилеи, отпевания…
И не осталось ни следа!
Столы накрыты ресторанные.
За каждым – свой, особый, пир.
В дубовом зале постараюсь я
душой вернуть минувший мир.
Вот смело к середине века[220]
прошёл Владимир Луговской…
Вот лавренёвский грозный ветер[221]
за ним влетел, всегда морской.
Козловского волшебный тенор
над сном Довженко не угас…[222]
Нельзя сказать – живые тени:
они живей живых сейчас!

Песня об огне Прометея

…Святым огнём пылающее сердце…

Гёте[223]