...И двадцать четыре жемчужины

Кораблев приглашение принял охотно. В поездку отправились на машине Эньшина. По пути Семен Михайлович расспрашивал об истории Старицкого монастыря, о создании музея. Разумеется, не был в рассказе обойден и помещик Муренин, о котором Кораблев знал. Можно было позавидовать умению Эньшина вытрясти из собеседника нужные ему сведения.

— Великолепный вы рассказчик, Андрей Андреевич, какие истории хранит ваша память! Теперь я не смогу уехать из монастыря, пока все подробно не осмотрю. Стоит представить всю эту историю: старый барин, собиратель сокровищ, трагическая смерть его преданного слуги — великолепный сюжет, материал для такого писателя, как Алексей Толстой. Так вы говорите, что история с поиском его сокровищ оборвалась в войну? И дальше не возобновлялась?

— Как же, искали и после войны. Подробнее мы можем узнать в музее.

— Ну а немцы, они ведь там были? В каком состоянии монастырь оставили?

— Они взорвали бывшие конюшни и коровник, и трапезная была сильно повреждена, остальные строения не успели уничтожить — наши наступали стремительно. Немцы перед уходом все заминировали, но взорвать не успели: партизаны помешали. В музее эта история в документах отображена. Да, чуть не забыл — недавно отыскали во Пскове портрет самого Муренина, теперь он в экспозиции музея.

— Очень любопытно, очень, — поощрял Кораблева Семен Михайлович и продолжал его расспрашивать.

При подъезде к монастырю стояли в цвету чудом уцелевшие в войну старые липы, а дальше — молодые, посаженные уже после войны. Аллея из них вела к главному въезду в монастырь. У высохшего рва, окружавшего некогда монастырь, буйно разрослось многотравье.

Кораблев с Эньшиным остановились в небольшой гостинице для туристов. Построенное с претензией на современный стиль, здание выглядело нелепо среди старых построек, напоминая духовку со стенками из прозрачного огнеупорного стекла.

Несмотря на огромные окна, в номере было душно. Бросив чемоданы, Кораблев и Эньшин поспешили выйти на улицу и направились к монастырю. У входа в музей толпились туристы. Некоторые отдыхали неподалеку, прямо на траве, разложив на газете прихваченную из дому снедь. А группа подростков устроилась под большим деревом с неизменным транзистором.

Эньшин с Кораблевым зашли в музей. Внутри было прохладно и мрачновато. Кораблев сразу же остановился возле экспоната восемнадцатого века — «Крестьянская резьба». Его внимание привлекло изображение водяного, очень нетрадиционное: вполне реальный развеселый мужик под хмельком, с большой рыбиной в руке. «Нужно набросок сделать, — решил Кораблев, — до чего хорош!»

И хотя Эньшину восемнадцатый век сейчас был ни к чему, он похвалил резьбу и потащил Андрея Андреевича к девятнадцатому веку, к коему, как он полагал, и относился найденный им план. Присоединившись к экскурсии, Кораблев и Эньшин спустились в пещеры: посетителей-одиночек без музейного работника туда не пускали.

У чугунных плит, вделанных в стены пещеры, экскурсовод заученно быстро объяснял:

— В этих захоронениях место для покойника стоило больших денег. Вначале хоронили только монахов. Но, узнав, что в сухих, с постоянной температурой, пещерах тело не истлевает, а высыхает, превращаясь в подобие мумии, духовенство стало приписывать это особой святости этого места. Монастырь богател на этом, расширялись его угодья...

Обойдя с экскурсией лишь небольшой участок пещер, Эньшин понял, как трудно туда проникнуть и как невероятно сложно отыскать там место «Иона». Без проводника это, пожалуй, невозможно. Ходов-то в этих пещерах множество, чего доброго, запутаешься там и останешься. Ясно, что нужна основательная подготовка.

Эньшин отправился в гостиницу, а Кораблев остался возле монастыря — просто хотелось побыть одному, посидеть возле башни.

Закатное солнце щедро дарило земле свои прощальные краски, стволы деревьев оранжево пламенели, по траве будто пробегали отсветы угасающего пламени. Приближались тихие, прохладные сумерки.

Кораблев оглядывал окрестности. Для него эти места были не чужие. Поблизости пришлось ему воевать в Великую Отечественную. Всеми силами старался его батальон уберечь от вражеского разбоя и эти земли, и такие исторические ценности, как этот монастырь. Вспомнилось, как между боями удавалось ему иногда рассказывать солдатам об истории псковско-новгородского края. Он видел, что рассказы находили отзвук в сердцах однополчан, напоминали каждому о его родном крае — он надеялся, что его беседы нужны и, может быть, укрепляют в бойцах веру в победу.

Кораблев оглядывал по-вечернему засиневшие дали и похожие на древние крепости холмы, поросшие вековыми деревьями. Под древними холмами немало схоронено свидетелей давних сражений — шеломов, пик да мечей... Многие иноземцы издавна зарились на эти земли, но либо полегли на ратных полях, либо погибли в болотах и глубоких речных омутах.

Кораблев посмотрел на щербатую монастырскую стену: «Все же выстояла!» — и улыбнулся каким-то своим мыслям.

Придя в гостиницу, Кораблев застал Эньшина в постели. Он тихо разделся и лег.