И это называется будни

— Да вы что! — замахал руками Шевляков. — Он меня упросил. «Как ни крутите, говорит, я машину разбил, я в милицию попал, я трубу завалил». Бессмысленно за одно дело нести двум наказание. И, как видите, с ним ничего страшного не случилось. Походит месяц-другой в разнорабочих — снова на своем месте окажется. А к тому времени автоматику наладим.

— Эх, автоматика…

Шевляков не дал Подобеду закончить фразу, которая предполагала крепкую концовку. Попробовал смягчить ее.

— Да, рассейская черта: пока гром не грянет…

— А если гром разразится над Калинкиным? Только что от меня прокурор уехал. Собирается…

— Думал я об этом. Обо всем думал. Тогда у меня выход один: приду на суд и расскажу, как все получилось. А там уж будь что будет…

— А там… Увидите скамью подсудимых, решите, что она для вас узковата, негабаритна, — Подобед окинул выразительным взглядом грузную тумбообразную фигуру Шевлякова, — и опять полезете в кусты. Я не я и хата не моя.

— Своим признанием вам я сжег корабли, — проговорил Шевляков твердо.

ГЛАВА 9

— Валентин Саввич, в какое время выезжаете на заседание в обком?

— А что?

Дыхание в телефонной трубке. Не видя Збандута, Подобед пытается установить, насколько удобно ему набиваться с просьбой.

— Моя машина на профилактике, а с Додокой не хочется, — стал объяснять он с некоторой заминкой. — С ним разве проедешь запросто? Обязательно заставит держать полный отчет о работе, как на перевыборном собрании. Зря время терять не любит.

— Ладно. Но учтите — я отчаливаю в семь утра.

— Чего это?

— Завернем попутно к рыбакам.

Шоссе идет вдоль завода, растянувшегося на семнадцать километров, и Збандут, не отрываясь, смотрит на эту виденную-перевиденную картину. Анатолий Назарьевич ведет машину на второй скорости, знает, что его проклинают шоферы всех машин, следующих за ним цугом, — обгон на этом участке запрещен, но не может отказать директору в удовольствии полюбоваться лишний раз видом завода.

Проплывают мимо силуэты доменных печей. Первая — маленькая, вторая — тоже невелика, третья — уже солидная, четвертая и пятая — исполинские, богатырски важные. Разных годов постройки, они, как на ступенчатой диаграмме, иллюстрируют технический прогресс страны.

Из каупера злополучной четвертой домны вырывается султан дыма, точно такой, какой выбрасывают трубы остальных печей.

— Выразительный символ технического недомыслия и инженерной изобретательности, — изрекает Подобед.

Но у Збандута эта панорама вызывает свой ход мыслей. Он уже перебросился в будущее. Потребуется вагон смекалки, чтобы на месте старенькой домны разместить новую, трехтысячную. Зато какое раздолье будет потом с чугуном! Только надолго ли? Переделают мартеновские печи на сверхмощные, форсируют продувку в конверторах да еще увеличат их объем. Слопают они весь чугун без остатка — и снова думай, как их накормить.

На смену доменному приплыл красавец мартеновский о шести трубах, поднятых в небо, как зенитки. Недолго строили его — всего два года, но как за это время шагнула вперед техника! Начали с шестисоттонных печей — кончили девятисоттонными. Море металла только за один выпуск одной порцией. А вот трубы коптят безбожно. Густой, тяжелый дым даже небо перекрашивает в тошнотворный ржаво-рыжий цвет.

— Вот когда над мартеном небо станет чистым и совесть у меня очистится, — грустно говорит Збандут. — А ведь было время — вы его не помните, вы только знаете о нем, — когда дым радовал. Даже плакаты такие красовались: «Дым фабрик и заводов — это дыхание Советской республики». Да, да! После разрухи гражданской войны дым знаменовал воскрешение жизни, за него боролись. А теперь с ним надо бороться.

— Что-то особой ретивости не вижу, — не без иронии откликается Подобед.

— Плохо помогаете. Кричать надо. Всем сообща. Хором. Одиночные вопли у нас — что вопль вопиющего в пустыне. Не достигают цели и не пронимают.

— Но голосов прибавилось!

— Только все робкие, отрывистые. А нужно бы, чтоб сигнал тревоги не замолкал. Как набат во время пожара.

Потянулось километровое здание слябинга и листопрокатного цеха. В этом цехе еще недавно Подобед работал помощником начальника по оборудованию. И он говорит с восхищением:

— Памятник героизму строителей. Одиннадцать месяцев, от первого колышка, забитого геодезистами при разбивке площадки, до первого прокатанного сляба. Сказка, рожденная Апресяном.

Из-за пригорка выныривает комплекс сооружений аглофабрики. Целый город. Первый спекательный корпус дымит всеми трубами, ветер подхватывает дымы и несет их далеко на поля. Резкий, въедливый запах сернистого газа висит в воздухе. Второй корпус еще стоит в строительных лесах.

— По-честному говоря, даже не верится, что вторая очередь дымить не будет, — признается Подобед и добавляет озабоченно: — Все-таки отчаянный вы человек. Так с фундаментами расправиться… Лупили вас в жизни мало или, наоборот, слишком много, так что иммунитет образовался, а?