И это называется будни

Миновали один хуторок, следом другой. Подобед взглянул на часы и забеспокоился:

— Не далекий ли круг делаем?

— Не на блины едем, — беспечно отозвался Збандут. — За строгачом можно не торопиться. Василий Лукьянович, а как бы вы повели себя сегодня на месте секретаря обкома?

— Прежде всего я вообще не ставил бы вопроса о вас на бюро.

— Ясно. Подождали б до выводов министерства.

— Ограничился бы простым обсуждением.

Збандут посмотрел на Подобеда исподлобья.

— Скажите, какой либеральный нашелся! На том посту, в том кресле…

— Почему вы так решили?

— Этот пост обязывает проявлять твердость.

— Этот пост обязывает проявлять объективность. А у вас есть смягчающие вину обстоятельства.

— В таком случае скажите мне, почему у нас из бюро обкома, из коллегии министерства делают пугало? Почему так повелось? Если уж вызвали, то обязательно для нахлобучки. В лучшем случае — мораль прочитать. Но и от морали в жар бросает.

Нечего возразить Подобеду. Молчит.

За поворотом дороги открылся спуск к морю, длинный и пологий. Внизу, у самой воды, — несколько рыбачьих избушек. Все, что нашлось вокруг деревянного, послужило здесь строительным материалом — старые, отслужившие свой век шпалы, горбыли, доски от ящиков, фанерные листы и даже картон.

Збандут, оказывается, совсем не новичок в этом заброшенном уголке, Его встречают. Встречает востроглазый мальчонка лет пяти, поднеся ко лбу грязную ладошку, встречает иссушенный ветрами, просмоленный солнцем рыбак.

— А мы-от уже с унуком решили, что не наведаетесь, — рокочет он. — Ваша жисть такая: располагаешь одно, получаитца другое…

— Анатолий Назарьевич, зачерпни водички руки помыть, — просит Збандут. Скинув пиджак, бросает его с размаху в открытую дверцу машины. — Как дела? — обращается к мальчугану.

Тот застенчиво вертит кудлатой головенкой, смотрит, прикрыв один глаз.

— Хорошо!

— Да, как же это я забыл! Нырни-ка, Тимофей Иванович, в машину. Там книжки для тебя и конфеты. — Збандут провел пальцем по кощеевым косточкам Тимкиного хребта, легонько стукнул его по затылку.

— Все? — спрашивает Тимофей Иванович, растерявшись от такого богатства.

— Все, все!

Но надо же чем-то отплатить за щедрость доброму гостю, и мальчонка торжественно объявляет:

— А я уже знаю писать свое имя и фамилие.

— Ух ты какой молодец!

— Хочешь — показу?

— Давай!

Присев на корточки, Тимка старательно выводит прутиком на песке букву «Т».

— Грамотей, — поощрительно говорит Збандут. — А ты кем хочешь быть?

Но мальчонка уже не слышит его — так поглощен он своим занятием.

Гостей приглашают за дощатый стол под тентом из старого дырявого паруса. На нем уже лежит с десяток крупной, одна в одну, вяленой тарани, молоденькие огурчики и помидоры с восковым налетом. Ну а на всякий случай, если очень уж разыграется аппетит, припасено и сало толщиной в ладонь, и хлеба буханка.

В глазах у Подобеда появляется истома.

— Под такую закусь — пивко бы пошло!

— Будет пивко! — Збандут делает знак Анатолию Назарьевичу. — Администрация не считается ни с какими затратами.

Ели не торопясь, смакуя, усердно обгладывая ребрышки, обсасывая плавники. Удовольствие довершало пиво — в термосе оно было таким холодным, что даже стаканы запотевали.

— И коньячок не зажимай, Анатолий Назарьевич, — напоминает Збандут.

Подобед от коньяка наотрез отказывается. Недоуменно смотрит на директора, который не моргнув глазом опрокидывает сразу всю пластмассовую стопку из комплекта, что мал мала меньше. «Ошалел? От такого ерша за три метра разить будет».

Дед пьет коньяк, как чай, не спеша, по глоточку, и все поглядывает на бутылку, вроде прикидывает, сколько перепадет ему еще.

— И мне, — тычет ручонкой в бутылку Тимка.

— Но-но! — грозит ему дед. — Ты нам лучше песню спой.

— Про что? Про котят?

— Давай про котят, — подзадоривает мальчонку Збандут.

Тимка затягивает, довольно точно воспроизводя мелодию:

— «Котят ли русские войны…»

Общий хохот приводит мальчонку в замешательство, он тут же замолкает.

Збандут любит очищать тарань сам и делает это виртуозно. Взяв другую рыбину, легко снимает с нее кожу и, приподняв за хвост, разрывает вдоль пополам.

Пиршество явно затягивается, и Подобед начинает нервничать.

— Поехали наконец, — требует он.

— На конец, пожалуй, и приедем, — загадочно произносит Збандут, потягиваясь, и кричит шоферу, занявшемуся протиркой стекол: — Разворачивайтесь!

Но ни развернуться, ни даже стронуть с места машину не удается. Мотор не заводится. Ни от стартера, ни от ручки. Анатолий Назарьевич открыл капот, заглянул туда, сюда, протяжно свистнул.

— О-ля-ля, свечи погорели! Без техпомощи не обойтись.

Подобед вскочил, как ужаленный, бросился к машине.

— Да вы что, очумели? Вы знаете, чем грозят такие шуточки?

— На всякую старуху бывает проруха… — Вид у шофера убитый и беспомощный. — Теперь что разоряться. Тут как бы отсюда выбраться…

— Куда ты завез нас, Сусанин-злодей! — Патетический тон у Збандута не получился, и он добавляет строго: — Ну, вот что, завез — вывози. Бери у деда лодку и дуй вон туда, за мысок. Там из дома отдыха позвонишь в гараж. — Повернулся к Подобеду: — Коньячку с горя?