И это называется будни

— Над ним я как работаю, так и буду работать. Это мой долг. — Глаголин вежливо поклонился и покинул кабинет.

Многие вызывали ярость Гребенщикова, но не многим удавалось его озадачить. Глаголину удалось.

Посидев в оцепенении, тупо глядя на закрывшуюся дверь, Гребенщиков вдруг хватил кулаком по столу, хватил так, что на стекле во все стороны разбежались трещины, и закричал в пустой след:

— Выгоню! И духа не останется! Тогда попробуй вякать! Кто поверит, что не сводишь личные счеты!

Но выкричался — и сник. А как выгнать? Какой параграф подобрать? Неуязвим, сукин сын. Числился бы он в штате техотдела — можно было бы выгнать, предположим, как не справившегося с порученными ему теоретическими разработками. Но увольнять за это грузчика… Курам на смех. А уволить надо бы. И в отместку, и страховки ради.

Вошла Ольга Митрофановна, сказала, что в приемной сидят люди, перечислила кто. Гребенщиков ответил одним словом: «Никого». Не мог он сейчас разговаривать о посторонних делах, не зная, как быть со своими собственными делами.

Однако чем больше Гребенщиков размышлял, тем сложнее казалось ему создавшееся положение. Правильнее всего было бы изменить тему диссертации. Но на какую? Не видел он материала, равноценного расчету фурмы. Разве что алгоритм. Только когда это еще будет и как получится? Да и тут он целиком зависим от Глаголина.

На коммутаторе зажглась красная лампочка. Гребенщиков не поднял трубку. Лишь взглянул на нее искоса. Но лампочка продолжала гореть, пришлось все же ответить. Звонил Флоренцев, просил разрешения на сверхурочные. У него заболели люди, некому работать у дистрибутора. Упрашивал Серафима Рудаева — тот наотрез. Что делать?

— Адресуйтесь к главному сталеплавильщику. Пусть сынок договаривается со своим родителем, — сказал Гребенщиков, но тут же передумал — появилась возможность выместить злобу хотя бы на старшем Рудаеве. Тоже из активных врагов. — А ну-ка, пришлите ко мне этого… Хер-рувима. Да побыстрее, машиной. — Бросив трубку, сказал вполголоса: — Ишь обложили, сукины дети, как медведя в берлоге. Со всех сторон. Но подождите, вы у меня поплачете…

Серафим Гаврилович появился как был в цехе — в спецовке, в кепке с синими очками. Кепку, однако, снял при входе.

— Вы что, нашли свой способ вымогать восстановление Сенина?! — сразу набросился на него Гребенщиков.

— Здравствуйте, Андрей Леонидович. — Хотя Гребенщиков не предложил сесть, Серафим Гаврилович все же присел на стул. — Почему свой? Разве были другие?

— Вам известно, что за отказ от работы надлежит увольнение?

— Не во всех случаях. В моем — нет. Во-первых, я работаю в ОТК, там тоже участок оголять нельзя — на страже технологии стоим, и Флоренцев мной не распоряжается, во-вторых, сын находит, что на дистрибуторщика я недостаточно подготовлен. — Серафим Гаврилович смотрел на Гребенщикова без тени притворства.

— Так что, на вас зря деньги тратили?

Серафим Гаврилович с полсекунды подумал над ответом. Гребенщикову только палец дай — всю руку отхватит. Но оклеветать себя, сказать, что не решается работать дистрибуторщиком, мешала гордость. Вильнул, сыграв под блаженного:

— Выходит, зря, коль сын не доверяет.

— Что же прикажете делать начальнику цеха?

— Это уж пусть у него голова болит, — отмахнулся Серафим Гаврилович и тут же недвусмысленно кольнул: — Кадры надо готовить заранее, Андрей Леонидович, а готовые не разгонять. Вон в Тагинске два раза конвертор ни за здорово живешь перевертывали, а никого не выгнали. Ну наказали как-то. В нормальном состоянии случается, что зевнешь…

Хитер Серафим Гаврилович. Скажи он, что не хочет занять место Сенина из чувства протеста против его увольнения, Гребенщиков тотчас прицепился бы к нему. А так — взятки гладки. Пусть попробует заставить. Случится какая неприятность — сам отвечать будет.

— Так вот, Серафим Гаврилович. Либо вы становитесь за пульт, либо… — Гребенщиков вынужден был оборвать фразу. Слов на ветер он бросать не любил, угрозы привык осуществлять, а как поступить с этим рабочим, — не знал.

Серафим Гаврилович так и не дождался, что последует за грозным «либо», заговорил сам:

— Послушайте, Андрей Леонидович. Мы с вами люди примерно одного возраста и можем разговаривать чистосердечно. Уймитесь вы, бога ради. Время гребенщиковщины прошло… Нету для нее почвы, нету. Ну, как на ухоженном поле для бурьяна. Я перевидал руководителей на своем веку достаточно. Всяких. И таких, как вы, видел…

Он не объяснил, каких, а Гребенщиков не стал спрашивать, чтобы не услышать нелестный отзыв.

— И знаете, чем такие кончали? — солидно продолжал Серафим Гаврилович. — В общем плохо кончали. Русский человек терпелив. Но он терпит-терпит, а потом ка-ак сорвется, как даст задки — и удержу ему нет. Все на заводе понимают, за что вы Сенина угробили. На мозоль вам наступил. И когда против привилегий для одной печи восставал, и когда на партком вас за слабую механизацию вытянул. А тут подвернулся случай спровадить его. С другим вы б иначе обошлись, а если б и погорячились, то потом уступили бы. А вы закусили удила и…