И это называется будни

Страшно слышать такие слова от человека, которого ты отвергаешь не любя, а еще страшнее, если продолжаешь его любить. Еще мгновение — и решимость покинет его, еще мгновение — и он обнимет ее. Он смотрит на нее, родную, желанную, и, собрав все душевные силы, жестко произносит:

— А я не люблю тебя.

— Не мели чепухи! Ты врешь, Женька, врешь! — Его слова показались настолько нелепыми, что Зоя даже заулыбалась.

Что ни подсказывает Жене незримый мучитель внутри него, он — сама непреклонность.

— Да, да, я не люблю тебя! Я не верю тебе больше! Ты ушла один раз, можешь уйти и второй! Так пусть второго не будет!

Много напряжения стоило ему выдавить из себя эти слова, но он ощутил облегчение: сказанного не воротишь.

Зоя взяла его тяжелое, недоброе лицо руками, притянула к себе, но он резким движением отбросил ее руки. Как он поступит завтра, он не знает. Возможно, поедет за ней вслед, будет осветителем, рабочим сцены, контролером — кем угодно, только бы видеть ее, только бы находиться рядом. Но сегодня надо выстоять.

— Ты понимаешь, что делаешь?! — В голосе Зои гнев, оскорбленное самолюбие, боль утраты.

— Я делаю то, что ты уже сделала!

Зоя раскрыла рот и — ни звука: перехватило дыхание.

Повернулась и медленно пошла прочь из комнаты, все еще надеясь, что он окликнет ее, остановит.

«Неужели разрыв? Неужели окончательно, необратимо?» — застучало в голове у Жени, но он оцепенел в своей решимости и не сделал попытки удержать жену.

Выйдя на улицу, Зоя и по тротуару пошла неторопливо. Взглянула вверх. Балкон пуст. Она еще больше замедлила шаг в надежде, что Женя опомнится, догонит ее. Нет, этого не произошло.

Зайдя за угол, она зашагала своей стремительной, летящей походкой. Ее душила обида. Не понял. Не простил. Отверг…

Тяжело дался Жене этот разговор, сверляще острой была душевная боль, но ее приглушало сознание собственной правоты. Не о себе он думал, а о Зое: улетай, взлетай, я тебе не помеха.

С этой убежденностью, ничего не утаивая и не искажая, Женя рассказал о происшедшем матери, когда поздно вечером она вернулась с репетиции, будучи уверенным, что встретит полное понимание с ее стороны и поддержку. Однако весь ее вид, растерянный и встревоженный, говорил о том, что она в полном замешательстве.

— Так что, мам? — спросил Женя, проявляя естественное нетерпение.

— Я представляю себе, что переживает Зоя, — опустив голову и отведя взгляд в сторону, ответила Вера Федоровна. — Приехала к мужу, чтобы разрядить обстановку, а он как обухом по голове: езжай назад — и все тут. Причем объясняет свое решение не тем, что печется о ней, а придает этому оскорбительный смысл: не верю, не люблю, были, мол, чувства, да все куда-то делись…

— Но ведь ты всегда твердила, что главное для человека — это призвание и возможность служить ему, — стоял на своем Женя. — Я дал ей такую возможность.

— Гм… Дал… — горько усмехнулась Вера Федоровна. — Не всякое даяние есть благо. От такого даяния может душу вывернуть. Не надо было забирать эту возможность. Вас все предупреждали…

— Тогда перспектива Зоиного роста была туманна. Другое дело сейчас.

— Все равно нельзя было так резко. Не люблю, не верю… Ко всему прочему это ложь!

— Да, ложь, но ложь во спасение, — продолжал оправдываться Женя.

Зазвонил колокольчик. Требовательно, тревожно.

— Сейчас приду, — открыв дверь в спальню, сказала Вера Федоровна и повернулась к Жене: — Не хотела бы я оказаться на ее месте…

— Я на своем тоже…

— Все, что ты сделал и говоришь, — все это ребячество. В твоем возрасте так поступать негоже. Не ожидала, не ожидала… — Вера Федоровна просяще приложила руки к груди. — Ты должен пойти к ней, извиниться хотя бы за грубый тон.

— И разрушить ту спасительную плотину, которую с такими муками воздвиг? Ты переоцениваешь мою выдержку.

А ночью, тщательно продумав все и взвесив, он пришел к выводу, что мать, как всегда, права.

Едва забрезжило утро, Женя бесшумно оделся и вышел на улицу.

Город понемногу оживал. Появились редкие прохожие, спешившие на базар, проехали поливочные машины, разъезжались в разные стороны пустые троллейбусы, не останавливаясь на безлюдных остановках.

Как ни старался Женя идти медленно, чтобы не явиться слишком рано, как ни притормаживал себя, он оказался у заветной калитки уже через двадцать минут.

Было бы разумнее всего подождать, пока в доме проснутся, но время ползло немыслимо медленно, и, предположив в свое оправдание, что Зое тоже не до сна, он постучал в окно ее комнаты. Ни возгласа, ни шороха, ни звука шагов. Постучал сильнее — та же мертвая тишина.

Жене стало не по себе. Он шел сюда с намерением извиниться перед Зоей, сгладить впечатление о себе. Незачем им расставаться врагами. Нетерпеливо забарабанил в другое окно. Тотчас поднялась занавеска, из-за нее выглянула Татьяна Прокофьевна. Увидев Женю, кивнула ему и пошла открывать дверь.

Войдя в дом, Женя спросил взволнованно:

— Где Зоя?

Недобро посмотрела Татьяна Прокофьевна на своего зятя.

— Это тебе должно быть известно лучше, чем мне.

— Она что, уехала?

— Уехала.

— Куда?