И это называется будни

— Я совсем вернулась… Совсем… — торопливо проговорила она, пристально всматриваясь в Женю.

Женя молчал. Смотрел на нее отчужденно. Слишком тяжела оказалась для него эта разлука, слишком глубокую рану нанесла Зоя, чтобы чувство к ней не претерпело изменений.

Впрочем, что-то чужеватое проступало и в Зое. Не то выражение лица посмелело, не то горделивее стала посадка головы. А новый коричневый костюм с высоким стоячим воротом делал ее еще и эффектной. Нет, ничего худого Женя во всем этом не увидел. Непривычные, незнакомые для него штришки — и только. Но ему, скромному, мягкому, застенчивому, та Зоя была милее, ближе и дороже. В этой Зое, новой Зое, он уловил нечто требующее повиновения, а подчиняться ей, как и главенствовать над нею, он не хотел.

Зоя постояла немного в оторопелом молчании.

— Ты не рад? — спросила, сделав, совсем как девочка, обиженное личико.

— Не знаю, не пойму… — честно признался он после секундного колебания.

Инстинкт подсказывал Жене, что надо быть предельно осторожным. Одно неверно оброненное слово, даже неверно взятая интонация могла решить все. А где-то в глубине души крепли и искали выхода обычные человеческие чувства — обида и гордость. В конце концов они взяли верх.

— Зачем ты приехала? — спросил он с деланно безразличным выражением.

Зоя нервно усмехнулась и даже слегка попятилась.

— Как зачем? Тут такое происходит… Когда я узнала, я была сама не своя…

— Что узнала? От кого узнала?

— Ну как? Мне написал Серафим Гаврилович…

— Он?!

— Ты же не потрудился…

— Но я не ты! Я понимал, что нельзя человека сбивать с ног. Буквально и фигурально.

— И зря, Женька, зря!.. Ты должен был…

В соседней комнате зазвенел колокольчик — звал отец, но Женя не обратил на сигнал никакого внимания. Отец позвонил снова, уже нетерпеливо, и тогда к нему пошла Зоя.

Она ничем не выдала своего смятения, увидев обезображенное лицо Игоря Модестовича. Подсела к нему, дала напиться, когда он знаком попросил воды, и, понимая, что ему небезынтересно услышать от нее о накопившихся впечатлениях, принялась, осторожно подбирая слова, рассказывать обо всем, что пережила за эту интересную поездку, вылившуюся для нее в настоящий триумф.

Женя стоял, прислонившись к косяку двери, слушал, и постепенно холод сковывал его. Имеет ли он право отнимать у нее счастье успеха, радость знакомства с миром, перспективу? Что он даст ей взамен? Любовь? А достаточно ли ей будет одной любви? Не отравит ли ей жизнь горькое сознание сделанной глупости, непреходящее сожаление о погубленной сценической карьере? Остаться ей сейчас здесь — это все равно что попасть в клетку птице, вкусившей радость поднебесья. С горечью подумал о том, как права была мать, когда внушала ему, что он не должен портить сценическую жизнь Зои.

Пронеслась в памяти история одной судьбы, рассказанная отцом. Было это давно, в двадцатые годы, когда проходила первая лотерея Осоавиахима. Скромный счетовод в маленьком глухом городке выиграл кругосветное путешествие и отправился в дальние дали. Это был первый советский турист, которому выпало счастье объехать земной шар. Три месяца он находился в фокусе внимания. Его чествовали в каждом городе, где он останавливался, заваливали подарками, его фотографировали, интервьюировали, его ублажали, его… развратили. Когда после такого триумфа он вернулся в свой тихий город и стал опять неприметным человечком, он не выдержал, повесился.

А Зоя продолжала рассказывать: цветы, вызовы на бис, бесконечные интервью. Показала газеты со статьями, в которых ей отводилось почетное место, затем вынула фотографии.

— Это у домика Айвазовского. А это на Ялтинской набережной. А вот мы с Топчиевым в «Бахчисарайском фонтане».

Женю окончательно доконало это «мы». Разворошенная обида переросла в ожесточение.

— Нет! — вырвалось у него, как крик, панически и смятенно.

Спасаясь от вопрошающих взглядов, он резко повернулся и вышел на балкон.

Зоя растерянно уставилась на Игоря Модестовича.

«Иди к нему», — прочитала в единственном глазе, смотревшем сейчас требовательно и твердо.

Подчеркивая категоричность приказа, Игорь Модестович отвернулся к стене.

Можно ли удержать человека от самопожертвования, если он решил пойти на этот отчаянный шаг? Можно ли уговорить его, если он любит, чтоб перестал любить? Как ни молод был Женя, он понимал, что обычными словами ничего не сделаешь, ничего не докажешь. И когда Зоя приблизилась к нему, он решился на крайнюю меру — оттолкнуть ее, чтобы довести свой замысел до конца, как ни мучительна будет его да и ее боль.

— Ответь мне, — потребовал он, — как бы ты танцевала, если б твою маму в тот день разбил паралич, а во время спектакля тебе дали бы письмо от… от любимого человека, который бросает тебя!

— Женя, я понимаю, что виновата… Очень виновата… — испуганно и жалобно залепетала Зоя.

— Потому и приехала? Искупить свою вину?

Зоя пригнула голову, чтобы не показать слез.

— И это, и… и… Я же тебя люблю!..