И это тоже пройдет

При высоком росте и худобе он производит впечатление мягкотелого, если не рыхловатого – в его чертах напрочь отсутствуют прямые линии и острые углы, которые так привлекают меня в мужчинах. В нем нет ни надломов, ни горделивого самолюбования – ничего, что выдавало бы в нем боль понесенных утрат или свидетельствовало о бушующих в душе ураганах. Он не засматривается на небеса, довольствуясь потолком, особенно если это потолок спальни. Элиса со мной не согласится – ей Дамиан представляется сошедшим с Олимпа божеством, неотразимым донжуаном, соблазнившим как минимум половину женского населения нашего города. Любовь (Элиса яростно отрицает, что влюб-лена в Дамиана, и твердит, что он – не более чем ее очередной бойфренд, что само по себе лишний раз доказывает: она влюблена в него как кошка) заставляет нас видеть любимого в искаженном свете, наделяя его достоинствами, которыми он не обладает. Давно пора зарубить это себе на носу, но не тут-то было: стоит в моей жизни появиться новому мужчине, и я опять готова поклясться, что он – самый красивый, самый сексуальный, самый умный, одним словом, самый лучший в мире человек, даже если на самом деле он урод и придурок.

С прогулки вернулась София – в немыслимой соломенной шляпе, формой напоминающей перевернутый кулек со срезанным концом и украшенной черной лентой, огромных солнечных очках и черном платье с тесемками под горлом, подчеркивающем хрупкость плеч и ключиц. В одной руке она сжимала ладошку Дани, а в другой несла бутылку французского шампанского.

– Смотрите, что я нашла!

При виде Гильема она прикусила язык. Удивление на ее лице сменилось любопытством, заинтересованностью и, наконец, восторгом.

– Шампанское, надо же! – насмешливо произнес он. – Лучше бы виски купила. Шампанское пьют одни тупые пижоны. Правда, Урсулита?

– Не знаю, сеньор Гильем, – расхохоталась Урсула. – Я не пью.

– Да уж конечно! – не поверил Гильем. – В этом доме надо с вечера отмечать фломастером уровень жидкости в каждой бутылке, иначе жди беды.

– Я купила шампанское, потому что узнала ужасную новость. Умер мой гинеколог.

– Да что ты?! – ахнула я. – Сочувствую. Это серьезная потеря.

София села за стол и погрузилась в печальную задумчивость. Ну надо же! Я и не подозревала, что она так привязана к своему гинекологу! Может, она и черное платье надела в знак траура?

– Вы только представьте себе, – сокрушенно вздохнула она, – умер мужчина, чьи руки первыми залезли мне сами знаете куда.

Так вот в чем дело! У меня словно гора с плеч свалилась.

– Да, мы все стареем, – философски заметила Элиса.

– Лично я чувствую себя прекрасно, – возразила София. – Лучше, чем когда-либо.

– Ладно, Пош, давай сюда бутылку. Суну в морозильник. Мы понимаем, что ты огорчена.

– Как он меня назвал?! – в возмущении повернулась ко мне София.

– Пош – это пижонка из группы Spice Girls, – пояснила я.

– А я тут при чем? – изумилась София. – Странные заявления…

– Это шляпа у тебя странная, – парировал Гильем. – Ладно, кто хочет покататься на «Туруруте»? Дети, готовы? Отправление через двадцать минут! Пош, иди надень купальник!

Больше всего в жизни ты любила выходить в море на нашей яхте. Когда-нибудь я наберусь мужества и раскрою фотоальбомы, которые ты подарила мне на прошлый день рождения, за несколько месяцев до своей смерти. Я сто раз говорила тебе, что мне не нужны твои картины, скульптуры и книги, сколько бы они ни стоили, и единственное, что я хотела бы получить в наследство, – это семейные альбомы, которые начал заполнять еще дед, а ты продолжила. В тот день ты явилась ко мне с огромным сиреневым чемоданом (тащить его тебе помогала сиделка), набитым этими альбомами – наглядным свидетельством нашего былого счастья. Я буду листать их, пока не найду твою фотографию, на которой ты снята за штурвалом «Турурута»: ты стоишь с растрепавшимися от ветра волосами и улыбаешься. Этот снимок я поставлю на полку, рядом с папиной фотографией. Если я до сих пор не сделала этого, то лишь потому, что ты еще не стала воспоминанием. Только время – жестокое и беспощадное – справится с этой задачей.

Мы пестрой ватагой выкатились из дома и направились в сторону пирса. Во главе шагал Гильем, нахлобучивший на голову старый матросский берет, найденный в гараже. Мы шли по мощеным улочкам, мимо пустой в этот час церкви со сверкающей на солнце кровлей. Вокруг нее, словно солдаты вокруг полководца, выстроились дома – одинаковыми шеренгами, лишь кое-где оживляемыми вишневыми и розовыми облачками цветущей бугенвиллеи да начавшей желтеть зеленью редких деревьев.

Сразу за домами начинаются горы – когда-то на их склонах росли оливы. Веками окружающие городок со всех сторон, они превратили его в нечто вроде островка посреди остальной части области.

Кажется, даже море – то тихое, то бурное, то печальное, то ликующее, то буйное, то кроткое, то пестрящее лодками и яхтами, то пустынное, словно утомленное, – уважительно омывает этот клочок суши, не подвластный влиянию времени и спокойно переваривающий нашествие туристов.