i f36931a51be2993b

  Святые сёстры приносили еду, воду. Нитки для вышивания и книги. Просили не падать духом. Обещали за нее молиться. Спрашивали, не нужно ли еще чего. И, получив в ответ кроткое "нет", уходили.

  Аббатиса дважды в неделю вела долгие душеспасительные беседы. Но все попытки (в перерывах между молитвами за заблудшую душу Элгэ) выяснить, что происходит на воле, кончались ничем.

  Будто нигде в подзвездном мире не осталось никого и ничего. Только эти стены, пленница и аббатиса с монахинями.

  А еще - святой Михаил. Он тоже два года провел в плену - на Востоке. Так что мог рассказать о потере свободы немало. Если бы "Житие" писал сам, а не какой-то монах - лет сто спустя.

  Внешний мир забыл о герцогине Илладэн. Вычеркнул из числа живых. Как когда-то - никому еще не известного рыбака Михаила...

  А вот сны здесь - непривычно ярки. Наверное, из-за столь же непривычного заключения!

  ...Яркий летний луг. Танцуют по глади широкой реки лучи полуденного солнца.

  Отец быстрыми саженками плывет на тот берег. Такое бывает часто - десятки раз подряд, на спор.

  Мама полушутливо, полувстревоженно кричит ему, чтобы немедленно - сей же миг! - возвращался. Папа в ответ смеется - весело, солнечно и заразительно. Никто больше так не умеет, даже Алексис...

  Мама хмурится, грозит маленьким кулачком. Его не боится даже Диего.

  Когда отец окажется на берегу - с нее вмиг слетит весь гнев. Останется лишь радость. Мама вообще никогда не умела долго сердиться. Ни на кого.

  Блики солнца играют на водяном шелке. Теплый летний ветер гонит невесомую рябь, папа хохочет...

  Диего что-то строит на песке. Предусмотрительно выбравшись за линию шаловливых волн.

  Элгэ и Алекса, накупавшись, бродят по мелководью. Средь золотых кувшинок.

  Младшая сестра во всех детских состязаниях приплывает первой. Но втайне мечтает научиться лежать на воде не шевелясь. И при этом не идти ко дну.

  У Александры получается всегда. А вот у Элгэ тонут ноги. Тонут - и всё...

  Сияющие лучики невесомо пляшут на воде. На золотых кувшинках, на белых водяных лилиях...

  Речные цветы можно замечательно воткнуть в локоны. И пусть с них стекает вода. Всё равно и Элгэ, и Алекса - уже до корней волос мокрые.

  Еще можно поймать Диего. И натыкать лилий в его длинную спутанную гриву - вот будет смешно...

  Или нагнуться и собирать раковины. В море есть настоящие - с драгоценным жемчугом. Если поднести к уху - в них шумят волны.

  Но зато там нет кувшинок. Они не растут в соленой воде.

  Лето, солнце, река...

  И еще целых полгода до лютенской зимы, из которой не вернутся родители...

  Когда это приснилось впервые - Элгэ не хотелось просыпаться. Если б могла - остановила бы время.

  В Вальданэ тоже росли лилии. Только не было моря. Всё сразу получить нельзя. Либо шум волн, либо цветы. Свобода - или живые родители. И выбираешь - не ты.

  Сны повторяются - каждую ночь, три недели подряд. А утром просыпаешься в слезах. И радуешься, что никто тебя не видит. Горькой, как сами слёзы, радостью.

  Потому что больше не будет кувшинок. Они не растут зимой. А тем более - там, где столько горько-соленых слёз.

  И моря - тоже нет. В конце не остается ничего.

  Есть только ты. И никто не увидит тебя плачущей. В одиночном заключении - свои плюсы.

  Всё сильнее сгущается мрак. Разгоняет его лишь одно - Алекса жива. По словам благородных тюремщиков. Это - единственное, что удалось у них узнать.

  Сестра жива - и тоже в одном из михаилитских монастырей. Под покровительством последнего не ставшего скотиной эвитанца - кардинала.

  А вот удастся ли сестренку еще хоть раз увидеть - ведомо лишь Творцу Милосердному. Может, святой Михаил его упросит? Больше-то уж надеяться не на кого.

  Сдержит ли слово кардинал - насчет яда? Хоть не ради самой Элгэ. Зачем Диего знать, что его родную сестру казнят на Ауэнтской площади? С палачей станется привести брата смотреть на смерть сестры. И Его Высокопреосвященству это известно.

  3

  Капель за окном радостно извещает о первых днях весны. Это в Лиаре - всё еще стылые сугробы. А в Лютене - весенние дожди и весенняя грязь под ногами. И весеннее же солнце - в чьи-то счастливо жмурящиеся глаза.

  Особняк Ревинтера - не какой-нибудь северный замок. И не родной дом Алана Эдингема. Здесь все окна застеклены лучшим аравинтским стеклом. А солнце - постоянный гость. И в комнате, где лежит на излечении проваливший задание капитан, - тоже.

  А еще к его услугам - прекрасная комната, личный врач господина Регента, диетическая еда, дорогие лекарства. И ежедневно справляющийся о состоянии здоровья гостя хозяин дома.

  Эдингем вовсе не того ждал, когда, шатаясь от слабости, поднялся в кабинет монсеньора, по-военному отдал честь. Четко выговорил:

  - Я не смог выполнить ваш приказ. Готов идти под трибунал!

  И рухнул к ногам Бертольда Ревинтера. На чёрно-золотой ковер. Его потом, наверняка, пришлось выбросить - кровь протекла сквозь повязки.

  Ни под какой "трибунал" Алана не отдали. Напротив - ни словом не попрекнули. Холили и лелеяли.

  И волноваться уже не о чем. Когда Ревинтер хочет убить - убивает сразу. Во всяком случае - в тот самый день.

  Так что всё хорошо.