...И гневается океан

— Тепло-то как, — сказал Резанов, снимая с плеч волглый суконный плащ.

— Истинный рай, — подтвердил Хвостов и, помолчав, добавил: — Нас, кажется, заметили.

Николай Петрович поднес к глазам подзорную трубу. Но и без нее было видно, что от стен крепости к берегу во весь опор мчится пестрая кавалькада — всадников пятнадцать. Они осадили лошадей у самой воды, и один из верховых что-то прокричал в медный рупор.

— Он приказывает не подходить близко, — перевел Николай Петрович.

— Как бы не так, — буркнул Хвостов. — Если мы не сойдем на берег, то через день будем покойниками.

Продолжая идти прежним курсом, «Юнона» рисковала попасть под огонь крепостных батарей, но другого выхода не было: весь экипаж едва держался на ногах, измотанный цингой. Однако выстрелов не последовало, и Резанов мысленно поблагодарил за это судьбу и испанцев. «Юнона» бросила якорь и спустила шлюпку. На переговоры были отряжены Лангсдорф с мичманом Давыдовым.

Через несколько минут они уже высадились на белый песок побережья и пошли к испанцам, которые поджидали незваных гостей, держа лошадей в поводу. Впереди всех стоял юноша, почти мальчик. Поверх мундира на нем было надето винно-красное серапе[73], на голове красовалась широкополая шляпа, завязанная под подбородком золочеными тесемками, а ноги были обуты в оленьи сапоги с огромными серебряными шпорами.

Поняв, что это офицер, Давыдов шагнул к нему и, щелкнув каблуками, лихо козырнул. Молодой человек ответил на приветствие тем же.

— Quien es?[74] — спросил он.

Давыдов ответил по-французски, но тут же увидел, что его не поняли. На помощь пришел Лангсдорф. Он попытался заговорить по-английски, по-немецки, по-португальски, однако безуспешно: ни одного из этих языков испанец не знал. И вдруг за его спиной Лангсдорф увидел старого человека в сутане. Оставалось использовать последнее средство, и натуралист обратился к монаху на мертвом языке:

— Habitationes nostras in regione ad septentrionem tenemus, quae appelata Russia est. Hic cum amici venemus[75].

Монах кивнул и перевел слова Лангсдорфа молодому испанцу. Обрадованный натуралист, познания которого в латыни за последние десять лет весьма оскудели, с грехом пополам объяснил далее, что после долгого путешествия он и его друзья страдают от голода и болезней и что на борту корабля находится господин Резанов, очень важная персона при дворе русского императора.

По тому, как переглянулись испанцы, Лангсдорф понял, что имя Резанова им знакомо.

— Это дон Луис Аргуэлло, его отец комендант крепости, — сказал монах, указывая на юношу. — А меня зовут падре Хозе Уриа.

Тут дон Луис произнес целую речь, которую падре перевел следующим образом: «Наш губернатор дон Аррилага получил сведения, что из России идут два больших корабля. Об этом сообщил в Мадрид испанский посланник при русском дворе. Правительство указало губернатору встретить русских мореплавателей с честью, паче чаяния они зайдут в испанский порт, и оказать им всевозможную помощь. Но с тех пор прошло три года, и вот вместо двух кораблей появляется один. Что вы на это скажете?»

— Мы инспектировали владения, принадлежащие русской короне, — ответил Лангсдорф, — а это заняло много времени. Все остальное расскажет вам господин посланник. Надеюсь, вы разрешите ему сойти на землю?

— Ну конечно! — с жаром воскликнул дон Луис. — Передайте сеньору Резанову, что я приглашаю его к завтраку и немедленно пошлю за лошадьми.

Лангсдорфу было понятно волнение юноши. Должно быть, он отчаянно скучал в этом захолустье и сейчас боялся, как бы гости не повернули обратно. За последние десять лет в Сан-Франциско не заходил ни один корабль.

Давыдов поехал за Резановым. Выслушав мичмана, Николай Петрович обрадовался, но его немного насторожило неожиданное радушие испанцев.

«Уж не ловушка ли? — размышлял он, надевая мундир. — А вдруг мальчишка не советовался с отцом? Впрочем, ехать все равно надо».

Одевшись, Николай Петрович взглянул на себя в зеркало и остался доволен: мундир из-за теперешней худобы сидел чуть мешковато, зато лицо и в особенности глаза казались совсем молодыми.

«Странно, но пост пошел вам на пользу, милостивый государь», — с усмешкой подумал Резанов.

На берегу их ждали оседланные лошади. Дон Луис, сияя улыбкой, приветствовал conde Resanov[76] с такой радостью, будто они были давнишними друзьями.

Ехать верхом Николай Петрович отказался: ему хотелось наконец-то ощутить под ногами твердую землю, а не зыбкие доски палубы.

Дон Луис был приятно поражен, когда его знатный гость свободно, хотя и с некоторыми неправильностями, заговорил по-испански. Дорогой юноша успел сообщить Резанову, что их семья едва ли не единственная староиспанская во всей Калифорнии, что он временно исполняет обязанности коменданта, так как отец уехал в Монтерей[77] к губернатору, что у него есть две красавицы сестры, а одна из них, Мария Кончита, даже говорит по-французски.

В крепость, обнесенную невысоким земляным валом, они вошли через единственные ворота. Стоявшие у входа взяли на караул.