И хватит про любовь

Куртка из хлопка шоколадного цвета, размер 36, на одной пуговице, с длинными рукавами, прорезными карманами и темно-синими кожаными погончиками. 99 евро.

Мокасины красные, кожа и замша, с белой строчкой спереди, без каблуков, размер 38. 39 евро.

Юбка джинсовая, серо-белая, 100 % хлопок, размер 1, застежка спереди на пуговицу и молнию, два накладных кармана по бокам с отворотами на пуговице, небольшие разрезы спереди и сзади. 59 евро.

Платье короткое из синего хлопка, размер 36, с глубоким вырезом и темно-синим тюлевым воланом. 119 евро.

Анна и Ив

Уже темно. Анна никак не уйдет. Она склонила голову на плечо Иву и задумчиво говорит: – Мой милый гой. Иву известно, что “милым” она называет своего мужа. Под иронией кроется нежность.

– Знаешь что?

Это ее “знаешь что?” заставляет его улыбнуться. Вопросы Анны часто с него начинаются. И каждый раз он послушно отвечает:

– Нет, Анна, не знаю. Скажи.

– Я тебе нравлюсь, помимо всего прочего, еще и потому, что я еврейка.

И прежде чем он успевает возразить, что это ерунда, она продолжает:

– Ты сам хотел бы быть евреем.

Это уже утверждение.

– Хочешь сказать, я жалею, что я не еврей? – удивляется Ив.

– Вот именно. Жалеешь. И на этом чувстве строится твоя личность.

Ив молчит, а она развивает свою мысль:

– Еврейство – это идентичность. Будь у тебя выбор, ты выбрал бы эту.

Анна и впрямь уверена, что все люди и уж точно все писатели хотели бы быть евреями. Евреи – народ знаний, народ книги, носитель памяти. Еврей, рассуждает она, работает, чтобы все передать своим детям, оставить что‐то после себя в мире. Ну, правда, протестанты иногда тоже (она готова сделать снисхождение). А Ив припоминает, что сказала ее сестра Нора, когда Анна дала ей почитать книги своего друга Гюга Леже. Нора пришла в такой восторг, что, не сдержавшись, спросила: – Ты уверена, что он не еврей?

И только когда Анна сделала большие глаза, Нора покраснела, смутившись то ли своего спонтанного расизма, то ли того, что выдала свои предрассудки. Ив, пораженный и даже задетый, тогда покачал головой.

Он готов был дать ей отпор: – Нет, Нора, Гюг Леже не был евреем. Чтобы написать хорошую книгу, необязательно быть евреем. И недостаточно им быть. Назвать тебе дрянных писателей евреев?

Он пощадил тогда Нору, ограничившись ироничным, но вполне доброжелательным взглядом.

Однако Анна никогда не говорит ничего просто так. Иву и правда впору записаться в евреи. Он не филосемит (такая разновидность антисемитизма с обратным знаком), но еврейство ему интересно. Он много знает об иудаизме, о еврейских обрядах и праздниках, слушает клезмерскую музыку. Он понимает идиш, поскольку знает немецкий, но ведь на нем никто уже не говорит. На Рош-ха-Шана он написал Анне: A gut yor! Она же, даром что ее отец родился в Ганновере, не знала, что это новогоднее поздравление. И левым активистом, троцкистом Ив стал лишь потому, что органически не выносил фашизм, ненавидел палачей, учинивших Холокост, о котором у него была собрана внушительная библиотека. Верно и то, что у него много друзей евреев, что он обожает еврейские анекдоты, самый его любимый – про альтернативу[15]. И наконец, не поспоришь, он влюблялся в евреек гораздо чаще, чем это статистически оправданно. – Ладно, я понимаю, что тебе никогда не стать Jewish Writer of the Year[16], – сказал ему как‐то раз один приятель (еврей), – но почему бы не попытаться выдвинуться на премию за “Лучший гойский роман”?

Так что же, жалеет Ив, что он не еврей? Ответишь нет – Анна истолкует это так, будто он отрекается. Ив думает, как надо ответить на вопрос, которым никогда не задавался. В его жилах, скорее всего, течет какой‐то трудноопределимый коктейль из крови галлов, викингов и готов, но его никогда не волновало это отсутствие официально утвержденной этнической принадлежности, и ему никогда не хотелось назваться кем‐то другим. Если он и построил на чем‐то свою личность, так это на отказе от какой бы то ни было принадлежности, отказе от семьи. Родной язык иногда кажется ему чужим, и это даже хорошо. Он хочет быть предельно точным, отвечая Анне. Каждый раз, когда заходит речь о евреях или, хуже того, о Палестине, о “территориях” (она никогда не скажет “оккупированных”), о “терроризме”, он чувствует, что ступает на тонкий лед. Для Анны это столь чувствительная тема, что иногда она теряет чувство меры. Как‐то раз в разговоре у нее вырвалось “вы, французы”, – Ива от этого покоробило, тем более что скажи он “вы, евреи”, Анна бы немедленно его бросила. – Честно говоря, – начинает он, – честно говоря, Анна, я доволен, что я не еврей. Если бы я родился евреем, то этим бы и удовольствовался. Ведь это так сладко – чувствовать, что ты что‐то из себя представляешь. Был бы я мальчиком в кипе, который носит плакат: “Горжусь, что я еврей”. Ты действительно считаешь, что можно гордиться самим фактом – что ты родился евреем? Это такая же глупость, как гордиться тем, что ты родился французом.

– Нет. Это не одно и то же. Еврейской культуре целых пять тысяч лет.