И коей мерой меряете. Часть 1. Алька

Замоскворечье по самые крыши еще оставшихся небольших домиков утонуло в сугробах, и чтобы выйти из Алькиной двухэтажки, приходилось долго дрыгать дверь, занесенную снаружи. Дворники-татары встретили ее поутру веселыми гортанными приветствиями, настроение было прекрасным, и Аля, легко преодолевая наледи и колдобины пока не вычищенного двора выскочила на улицу. Сонная Москва еле-еле шевелилась, в морозном, звенящем воздухе слышались только трамвайные гудки и ленивая перекличка редких машин. По узким скользким улочкам неуверенно полз ранний народ, дул достаточно сильный ветер, и в воздухе пахло снегом. Прямо перед Алькой, с трудом сдерживая широкий шаг длиннющих ног, шел человек-гулливер в длинном пальто с пыжиком и мохнатой шапке с опущенными ушами! Человек тащил на веревочке шарик. Шарик был с ножками в блестящих калошках, он пытался оторваться от веревочки-шарфика и протяжно гудел – «Ыыыыы. Ыыыыы!! Ыыыыыыыыыы». Аля поравнялась с шариком, и тут он вдруг поскользнулся и, было, шлепнулся на толстую попу, но повис на шарфе! Гул перешел в рев и Аля помогла Гулливеру оторвать его шарик от снега.

– Извините.

Лицо Гуливера оказалось неожиданно молодым, а глаза смеющимися и добрыми.

– Вы так тащите его, не удивительно, что он падает.

– Девушка, я сам понимаю. Но опаздываю так страшно. Если бы вы знали КАК страшно я опаздываю. А ведь сегодня решается моя судьба! Аля посмотрела на гудящий шар. Он поднял мордочку вверх и оказалось, что у него есть красные, как яблоки щеки, короткий розовый нос, и круглые горошинки-глазки.

– А куда вам его?

– Так вон! Четыре остановки на трамвае, а дальше пешком! Там садик, может знаете, рядом с педагогическим училищем?

– Знаю, конечно! Я там учусь…

Глаза Гулливера еще ярче загорелись и он неуверенно сказал:

– Может?

– Ну ладно. Помогу. Давайте свое чудо.

А перехватила шарф, шарик принял свое исходно-обреченное положение и продолжал гудеть: «Ыыыыыы. Ыыыыы…»

Алька, выйдя из трамвая и перехватив мальчишку за теплую лапку в вязаной варежке, не спеша пошла по тропинке через сквер к саду.

– Тебя как зовут?

– Васькой.

– А что ты гудишь, Васька?

– Холодноооооо… Ыыыыы

– Где же тебе холодно, смотри-ка. Шубка у тебя теплая?

– Дааааа, ыыыыыыы…

– А валеночки?

– Теплые, ыыыыыы…

– А варежки и шапка?

– Ыыыыыы.

– Смотри, Васька, ты весь замотан до самых глазиков. Где ж тебе холодно?

– Глазаааа. Мерзнууут…

Алька сдала чудо в садик и побежала к училищу. Перескакивая через три ступеньки, бурей ворвалась в класс. Группа уже почти собралась. Влетела!

– Ребят? Как к контрольной, готовы? Кто не готов, быстро ко мне, вопросы, вопросы! Не зевать, полчаса осталось.

Альку выбрали старостой в группе, и чувство ответственности за все, что происходит стало острым, но привычным. Она уже не удивлялась, что в училище именно с нее спрашивают за порядок и знания согруппников. Строгое темное платье, белый воротничок, ни грамма косметики, Алька не то чтобы выглядела старше остальных ребят, она смотрелась взрослее, что ли. То что она высоко подбирала волосы, укладывая их в корону делало её лицо строже, но изящнее, изысканнее даже. Правда, на всю роскошную длину косы головы не хватало, и она оставляла ее, не туго сплетенную висеть свободно и волосы доставали почти до талии. Шахиня! Такое прозвище ей дали ребята, так оно и приклеилось к ней намертво. Она, действительно была такой… первой, что ли…

Дома, в душной тесноте крошечной квартирки Алька тоже вдруг, неожиданно для себя, оказалась старше. А мать стала какой-то робкой, неуверенной, неловкой. Она обо всем спрашивала дочь, ничего не могла решить сама. Даже сгорбилась как-то, почти перестала ухаживать за собой, ходила все время в одной и той же одежде, мятой и несвежей.. И все время вздрагивала, к чему-то прислушиваясь. У Али сердце обливалось кровью, она не могла смотреть спокойно на то, как её красавица, блестящая, элегантная мама превращается в забитое и вдруг резко состарившееся существо. Она так хотела бы ей помочь… Но разве тут поможешь?

Отчим!

Что такого это вечно пьяная скотина, бродившая по квартире в растянутой майке и сползавших с обрюзгшей задницы трусах, воняющая дешевым одеколоном и громко отрыгивающее луково-чесночную мерзость, могло сказать Анне, что она перестала соображать?

Какие-такие слова необразованный и полуопустившийся милиционер нашел для женщины, умеющей пользоваться фарфором и столовым серебром? …Мать в один день собрала вещи, бросила Альке «пошли» и перебралась из привычного уютного мирка обжитой коммуналки в холодную холостяцкую квартиру на самой окраине Москвы.