И коей мерой меряете. Часть 2. Ангелина

– Знаю, хороший мой, потерпи немного. Я с тобой, все пройдет, я обещаю.

Он пересел на кровать поближе, положил руку Геле на лоб. И хотя рука была холодной, как лед, Геля прижалась к ладони сильно, как испуганный щенок. Даже заскулила немного.

– Уже кризис прошел, теперь температурка спадет, сразу легче будет. Только кушать нельзя, вот водички попей.

Он приподнял ее голову и поднес к губам маленькую ложечку. Вода была теплой, но вкусной и кисленькой. Ароматной…

– Чай слабенький, Гель, с лимончиком. Давай. Надо пить.

Геля чуть глотнула, бессильно опустилась на подушку.

– Вов! Иди поспи, а. Ведь пятая же ночь, сам свалишься.

Геля чуть скосила в глаза и в проеме полуоткрытой двери увидела полный силуэт. Мама… Она снова провалилась в полузабытье и далеко, сквозь нарастающий шум, услышала:

– В больницу, может? Ну ты же и сам не железный.

– Врач сказал, самое страшное позади. В больницу я ее не отдам.

«Множественный абсцесс в горле может послужить прямой дорогой туда!», – молодой худенький доктор многозначительно позвякивал инструментами, уложенными в старинный, видно дедов, докторский саквояж, – «А вы учитель! Тут все знают, что вы детей в интернате спасаете».

– Надо-же… Спасаете… Первый раз слышу, чтоб так говорили…

Геля пока с трудом ворочала мозгами, но уже что-то могла соображать. Маленький доктор нравился ей, он был похож на индюшонка, которого она как-то видела в деревне, у зажиточных соседей. Доктор присел на табуретку.

– Я, конечно, сделал, всё, что возможно. Вычистил, пролил все раны растворами. Там сейчас почти спокойно. Но! Вы должны знать – эта штука – незабудка на всю жизнь… Знаете, что такое «незабудка на всю жизнь»? Слышали?

Индюшонок многозначительно посмотрел на Володю, который стоял рядом и ел его глазами. Володя криво усмехнулся

– Вот мужа спрОсите… так вот! Вам надо за горлом следить. Я вам адресок дам, это профессор, друг моего отца. Он спец. И очень советую, очень. Иначе потом будете жалеть.

…

Так чирикали воробьи, что в ушах стоял сплошной звон, но это было очень приятно. Геля сидела на лавочке, опершись спиной о нагретую ребристую поверхность спинки, и блаженно прижмурившись как котенок, дремала. Одно то, что ничего не болело и поворачивалась голова, не говоря уж об обожаемом крепком чае с лимоном, который наконец можно было выпить без кинжала в горле, уже было счастьем.

И было еще одно. То родство, какое то кровное, которое появилось между ней и мужем, и радовало и пугало. Сначала она жутко стеснялась, что Володя, в дни ее полного бессилья делал все. Выносил, мыл, убирал, переодевал. Стирал ее и Иркино белье, пыхтя на кухне, как большой кит. Готовил, на выходные забирал Ирку от матери, ходил по магазинам и аптекам, бегал по врачам. И ни разу, ни во взгляде, ни в тоне, Геля не заметила не то что раздражения – легкого недовольства даже. Только беспокойство. Только любовь…

Сама она не была такой. Даже, когда Ирка заболела жутким гриппом, а потом еще месяц кашляла по ночам, заходясь и захлебываясь, Геля ловила себя на мысли, что если дочка еще раз заноет, то она пойдет и своими руками придушит этого противного поросенка. А поросенок, каждый раз встречая заспанную маму, кашлять резко переставал и светил на нее яркими неспящими глазенками. Вот, убила бы!

…

– Ну чееееу, мать? Очухалась слегонца?

Геля открыла глаза. В лучах уже заходящего солнца, у калитки, вырисовывалась плотная фигура. Верка!

– Ну слава ятсы… А то мы тут уж с мужиком твоим задолдонились за тебя трястить. Раз думали, отходишь уж, задыхалась. Где такие нарывы то нажила? Небось с цЫганом своим челмокалась?

Геля лениво щурилась, солнышко уже припекало. «Вот ведь дура. Не умнеет ведь. И ведь не обижаюсь, она ребенок будто совсем», – думала она. Мысли тянулись медленно и густо, как сироп.

– Да ладно, шутю.

Верка подсела к Геле на лавку, пахнуло спиртным.

– Мы тут с Вованом твоим, нет-нет, а вжбаним вечерком. От грусти. Он любитель у тебя, вроде. Нет?

– Вер. Ты что, пьешь, что ли?

– Да так… чо та грусть-тоска заела. Не знаю куда свою головушку прислонить -то.

Верка по-бабьи подперла щеку и завыла -заныла, что-то тягучее, то ли плач, то песню. Потом резко прервалась, хохотнула, тряхнула пышным хвостом, стянутым на затылке атласной лентой.

– А! Ладно. Слушай, Гельк. Тут братан твой приезжал, думал ты у нас бесхозная кочуришься. Спасать тебя решил, – Верка гулко гыгыкнула, как в бочку.

– Так он у тебя – обалдееееть. У меня до сих пор в животе горячо. Ты б нас свела, что ли?

– Ты брось это, – Геля уже начала раздражаться, – не вздумай. Лично башку снесу твою дурную. У него жена. А ты профура!

– Сама ты. Мне мой придурок уже знаешь где? Не может ничо, час в видах всяких изгаляюсь, чтоб добиться от него чего. В медсестру играю. Со шприцом и голой задницей. Гель, тошнит честно. Повешусь, наверное. Иль Вовку у тя отобью. Бушь знать

Верка встала, обтянула узкое платье на круглых бедрах и, резко развернувшись, быстро пошла по дорожке к калитке.

…

– Гель, я поговорить хочу с тобой.