И.Кошкин За ценой не постоим

Прохор посмотрел в побелевшее под маской из грязи лицо и медленно кивнул. Из земли торчал ствол с квадратным дульным тормозом, обмотанным от грязи тряпкой, и Виткасин принялся разгребать липкую кашу, чтобы достать ПТРД. Длинное противотанковое ружье не поместилось в окопе целиком, и казенную часть, прикрытую шинелью, бронебойщики выдвинули в ход сообщения. Прохор с трудом поднял громоздкое оружие и выставил его на бруствер. В полузасыпанной нише нашлись огромные патроны, и только тут связной в отчаянии понял, что не знает, как из этого стрелять.

– Подними меня, – хрипло приказал бронебойщик, – на бруствер… Ну!

Танки ползли на позиции взвода, время от времени останавливаясь для выстрела, ближний был уже в полукилометре.

– Тебе нельзя двигаться! – спокойствие впервые изменило Прохору.

– Я уже… готов, – раненый сгреб пригоршню грязного снега и жадно проглотил. – Подними меня.

Виткасин медленно кивнул и, подхватив бойца под руки, уложил рядом с ружьем. Давно, еще в той, лесной жизни, дед Прохора, почувствовав приближение смерти, велел отнести его в лесной лабаз и вернуться через три дня. Седой охотник понимал, что жизнь его подошла к концу, и хотел уйти спокойно, без суеты. Русский воин был совсем не похож на старика манси, но тоже знал, что умирает, и хотел сделать это достойно.

– Запоминай…

Со сдавленным хрипом бронебойщик открыл затвор и вложил патрон в патронник, руки уже не слушались, и он попал лишь со второго раза. Затвор с лязгом встал на место.

– Заряжено, – раненый отвалился в сторону. – Отдача сильная… Наводи чуть левее… И ниже…

Прохор прижал подушку приклада к плечу и, поведя стволом, поймал в прицел передний танк.

– В броню не бей… Не пробьешь, – голос раненого звучал все тише, Виткасин с трудом разбирал слова. – По щелям…

Связной кивнул и снова взял на прицел серую коробку. Бронебойщик сказал: бить по щелям, но по каким? До танка было метров триста, даже с его глазами – глазами лесного стрелка, он не мог найти слабое место. Танк остановился, пушка плюнула огнем, и где-то за спиной ударил разрыв. Машина дернулась и снова поползла вперед, Виткасин продолжал вести ее, чуть доворачивая длинный ствол.

– Манс… Тебя как зовут? – хрипло спросил вдруг бронебойщик.

– Манси, – напряженно ответил Виткасин, следя за подползающим танком. – Я – манси. Зовут Прохором.

Теперь открыли огонь дальние машины, на опушке рухнула срубленная снарядом высокая, стройная береза. Наша сторона пока молчала, не отвечая ни выстрелом.

– Прохор… – сипло сказал раненый, – я – Лешка…

– Лешка…

В поле бежавшие за танками немецкие пулеметчики развернули свое оружие, и над головами красноармейцев к линии старых окопов понеслись струи свинца.

– Ты смелый, Лешка. – Виткасин не знал, что тут еще сказать, а молчать не мог.

Не дождавшись ответа, связной повернулся к раненому. Алексей лежал, положив голову на руку, словно спал после тяжелого дня.

– Леша… Алексей!

Прохор видел смерть, но впервые человек умер рядом, почти у него на руках. Десять минут назад Алексей был здоров и силен – боец, как и сам манси. Теперь бронебойщик стал мертвым – не дышал, не говорил, не жил. Связной зубами впился в ладонь левой руки и стискивал челюсти, пока в рот не потекла горячая кровь. Алексей был смелый человек, воин, он передал Виткасину свое оружие и свой долг, и этот долг Прохору надлежало исполнить, так учили его отец и дед. Двести метров… Куда стрелять? Куда?!!

* * *

Трясущимися пальцами Николай расстегнул ватник, затем сдернул с головы шапку, вытер ладонью пот со лба. Земля дрожала, он слышал рев немецкого мотора – близко, совсем близко, он слышал крики немцев, что бежали за танком, и понял, что опоздал. Немецкая машина шла в стороне от окопа, и если даже политрук Трифонов и красноармеец Шумов сейчас поднимутся и побегут наперерез, их свалят на месте. Шансов не осталось, но это ничего не меняло, они должны были хотя бы попытаться.

– Сейчас, Ваня, сейчас, – шептал Николай, забыв, что оглохший боец ничего не слышит, – сейчас мы его, суку…

Прерывистый гул немецких пулеметов на мгновение захлебнулся, перекрытый родным грохотом «максима». Укрытый на фланге берестовского взвода, он ждал, пока немцы не войдут в намеченный еще вчера сектор обстрела, и теперь резал их длинными очередями во фланг, заставляя залечь, отсекая от танков. Трифонов понял, что другой возможности у них не будет.

– Давай, Ваня! – не своим голосом завопил политрук. – Давай!

Оскальзываясь, он вылез из полузасыпанного окопа и, сжимая в обеих руках по бутылке, бросился наперерез немецкой машине.