И.Кошкин За ценой не постоим

Он поднял пробитую каску и уставился на ровную дырку надо лбом и вторую, с рваными краями, ближе к затылку. Затем, словно не веря, провел рукой по голове и поднес к лицу окровавленную руку.

– Живой ты, живой, – успокоил Чуприна старшина, доставая индивидуальный пакет, – только руками не хватай. Сейчас я тебя перевяжу, и пойдешь в санпункт. Эй, Мишка, ты чего там считаешь?

– Восемь… Девять… Десять… Херня какая-то, всего тринадцать, – с досадой и удивлением отозвался сверху Зинченко. – Я думал, мы вчетверо больше накрошили.

– А ты хоть в одного попал, крошитель? – спросил Медведев, аккуратно накладывая подушечку из сложенного бинта, – рана у Чуприна и впрямь была неглубокая.

– Хрен его знает, – честно отозвался сержант. – Вот ночью – там точно завалил, а сейчас… Стрелял, стрелял, а куда попал – не знаю. Слазать, что ли, посмотреть?

Минометный обстрел прекратился, и Зинченко высунулся из окопа.

– Ты что, совсем охренел? – рявкнул Медведев. – Иди лучше своих проверь.

Он надорвал бинт вдоль и аккуратно завязал концы, закрепив повязку.

– Вот так, теперь иди к Пашиной. Помнишь, такая строгая тетенька-доктор?

Чуприн кивнул и сморщился от боли.

– Вот и дуй к ней.

Красноармеец подобрал винтовку, затем, словно спохватившись, поднял свой пробитый треух и, пошатываясь, побрел по ходу сообщения в сторону санпункта.

– Мишка, о трофеях даже не думай, – предупредил Медведев. – Ночью сползаешь, а сейчас не лезь. Проверь своих и доложи о потерях.

– Есть, – устало ответил Зинченко.

* * *

Ахметханов аккуратно собрал пустые диски и сложил их в мешок. Страха не было – только какое-то оцепенение не отпускало молодого казаха, все происходило, словно во сне, – так медленно, как будто он двигался в воде. Его первый бой – настоящий бой, закончился, он не опозорил ни себя, ни свой род. Магазин винтовки был пуст, хотя Ахметханов не помнил, как стрелял и попал ли в кого-то. Но как менял диски, Талгат запомнил очень хорошо – ефрейтор Зверев должен быть доволен своим вторым номером. Ахметханов не мог лгать самому себе – он восхищался этим русским бойцом. Конечно, пулемет – это не копье, и ватник – не доспех, но на ум Талгату пришли дорогие строки:

Богатырь преградил им путь.

Бесстрашно пикой колол,

Валил их одного за другим,

На части их рубил,

Без счета уничтожал.

Они отбили атаку, победили вместе, и теперь его совесть требовала принести извинения за несправедливые речи, что были сказаны пять минут назад. В этом нет ничего постыдного, слова нашлись сами собой. Услышав, что Зверев обращается к нему, казах улыбнулся, готовясь просить прощения, достойно, как воин у воина.

– Меняем позицию, – приказал Максим и полез из окопа.

– Есть! – ответил казах, наклоняясь за мешком с дисками.

Свет померк, и Талгат Ахметханов провалился в бездонную черноту.

* * *

– Ты куда сейчас, командир? – спросил Зинченко в спину старшины.

– Пройду по окопам, – ответил, оглянувшись, Медведев.

– До Зверева?

– До него, – сказал комвзвода, поправляя автомат на шее.

– Без него нам бы кранты были, – заметил Зинченко.

Старшина кивнул и полез в ход сообщения, когда на западе ударило. Он едва успел скатиться обратно – немецкая батарея дала десять залпов, обрушив на позиции второго взвода сорок снарядов. В этот раз гитлеровцы били наверняка, перепахивая окопы, ровняя их с землей, убивая и калеча бойцов. Один из снарядов взорвался над окопом санитарного пункта, и сержант Пашина, заваленная землей по грудь, оглохшая, кашляющая от едкого дыма, сперва вырвалась из страшного плена сама, а потом, плача от боли и страха, руками выкапывала раненых.

Это был последний удар немцев – батальон Ковалева отбил атаку, боевая группа отходила, оставив перед советскими позициями сгоревший танк и бронеавтомобиль. Напоследок уцелевшая «сорокапятка», которую по приказу Волкова артиллеристы на руках протащили триста метров по раскисшей земле, всадила снаряд в башню одного из уползавших броневиков. Бой кончился, батальон начал считать потери.

* * *

Ахметханов с трудом открыл глаза и осмотрелся. Он сидел на дне окопа, присыпанный землей, рядом валялся разорванный мешок с круглыми магазинами ДП. Талгат осторожно пошевелился – кажется, руки и ноги были на месте. В голове звенело, он ничего не слышал, к горлу подкатывала тошнота. Собрав волю в кулак, Ахметханов поднялся, опираясь на стенку окопа, и попытался понять, что же с ним произошло. Перед глазами все плавало, снег вокруг пулеметного гнезда почти исчез, а срубленные деревья, что прикрывали их позицию справа, были изорваны и измочалены, словно по ним долго били тупым топором. Какая-то мысль пыталась пробиться сквозь боль и тошноту, и внезапно Талгат вспомнил… Задыхаясь, он вылез из окопа и хрипло позвал:

– Товарищ ефрейтор! Максим!