– Ты закончил? – спросил сержанта Петров.
Хитрый радист закончил десять минут назад, но сбивать ломом замерзшую грязь с катков ему не хотелось, поэтому Безуглый продолжал громко ругаться и вообще делать вид, что страшно занят.
– Так точно, – ответил сержант. – Кабель под пушкой бросил, осторожней, когда садиться будете. Думал сперва поверху пустить, но потом решил, что вы его все равно порвете, когда снаряд забьете в пушку туго. Так о чем спорите, богатыри?
– Вопросы воспитания личного состава обсуждали, – буркнул Петров, но потом не выдержал и продолжил: – Ты подумай, они с Протасовым сверстники, а Васька меня поучает: мол, молодой он, надо к нему мягче.
– А-а-а, – протянул Безуглый. – Я, кстати, тебе то же самое сказать хотел.
Наглый радист иногда делал вид, что забылся, и говорил командиру «ты».
– Но не Васька же! «Молодой еще»! – Петров чувствовал, что разговор уходит куда-то не туда, и начал злиться.
– Так это Вася, он у нас орел, – гордо сказал сержант, словно лично воспитал из птенца гордого хищника. – Верно, Васенька?
Безуглый обхватил шею водителя правой рукой, а левой надвинул ему танкошлем на глаза.
– На войне месяц за три, – глухо ответил Осокин и вяло ткнул радиста кулаком в живот. – Пусти, сволочь.
– Ну, хватит, – прикрикнул командир. – Сашка, ты, похоже, не устал совсем. Будет дорога получше – подменишь Осокина.
– Хрена вам, – решительно сказал водитель. – Машину я никому не доверю.
За танком послышалась глухая ругань, и из-за кормы показался Протасов.
– Я… Вот, чуть не упал там, темно.
В сумерках Петрову показалось, что наводчик робко улыбнулся. Он, наверное, очень хотел то ли понравиться грозному командиру, то ли загладить ошибку с гусеницей, но эта угодливость выглядела так жалко, что старший лейтенант почувствовал, как в нем снова растет злость.
– Ладно, пошли есть.
Экипаж забрался на крышу моторного отделения. От остывающего двигателя еще шло тепло, некоторое время все молча ели горячую кашу, закусывая сухарями и запивая кипятком. После еды сразу захотелось спать, веки словно налились свинцом, Осокин, уставший сильнее всех, откровенно дремал, привалившись к башне.
– Петров! – донеслось из темноты.
К танку подошел старший лейтенант Бурда.
– Батя приказал: четыре часа спать, в час выступаем. От машин ни на шаг, спите в них.
– Есть, – ответил Петров и повернулся к Безуглому: – Растолкай молодежь и лезьте в танк.
– Есть.
Похоже, усталость все-таки сделала свое дело – радист даже не воспользовался возможностью выкинуть одну из своих клоунских штучек в присутствии комроты. Петров тяжело спрыгнул с «тридцатьчетверки» и подошел к Бурде.
– Как машина? – спросил командир роты, доставая кисет.
– Нормально, – коротко ответил Петров и тоже полез за табаком.
Оба свернули самокрутки и закурили.
– Во втором батальоне БТ отстал – гусеница лопнула, – сказал комроты.
– Если только гусеница, то через час-полтора здесь будут, – заметил Петров.
– Угу. – Бурда сильно затянулся. – Вообще, конечно, это чудо – что только один. Я больше за КВ боюсь.
– Да уж, этот если сядет… Какого черта мы вообще по этому дерьму поперлись?
Бурда помолчал.
– Я слышал – батя хотел через Москву, по шоссе. Дальше, конечно, но добрались бы… Ладно, не наше дело. Спи, пока можно.
Он повернулся и, переваливаясь, пошел к следующей машине.
– А Протасова я на свое место посадил, – сообщил сверху радист. – А мы на днище покемарим, масло вроде не течет пока.
Он протянул руку и втащил командира на танк.
– А насчет Протасова Васька прав, – вполголоса продолжил сержант. – Я знаю – он не Олег…