И Маркс молчал у Дарвина в саду

Чарльз пытался осознать, что эти несколько дней взбирался по обломкам истории Земли, громоздившейся в бесконечном течении времени, как вдруг под ним зашаталась лежанка. Земля, казалось, перекатывалась, как и тогда, когда он свалился на берегу вместе с лошадью. Он вскочил. По-видимому, начиналось новое землетрясение. Чарльз видел первые появившиеся на земле трещины и, кажется, слышал удары камней. Но кобыла, мулы, чилийцы – все мирно спали.

Чарльз подумал, может, он тоже спит. Или тысячи метров у него под ногами постепенно повреждают рассудок. Пытаясь успокоиться, он вспомнил старика Гумбольдта, наблюдавшего в Венесуэле, как крокодилы, обычно лежавшие в Ориноко тихо, как ящерицы, при первых признаках землетрясения в панике галопом выскочили из реки и с ревом рванули в лес. Если бы под кобылой в самом деле затряслась земля, она бы так мирно не спала. Чарльз опять лег.

У него сильно закружилась голова, и, опустив одну ногу на землю, он всеми силами постарался удержать коловращение, но летящие брусья, окаменевшие моллюски, волнистые листы шифера, ревущие крокодилы вели перед глазами дикий хоровод.

И тут наконец ему вспомнилось имя архиепископа, который вычислил возраст Земли: Ашшер! Джеймс Ашшер. Чарльз замерз, у него застучали зубы. Он опять засунул ногу под одеяло, положил холодные руки под попу и предсказал себе по возвращении вероятное выяснение отношений со всеми, кто верит архиепископу. Ибо то, что он, Чарльз Роберт Дарвин, родившийся в Шрубери 12 февраля 1809 года, увидел и замерил в эти весенние дни 1835 года, противоречило Джеймсу Ашшеру и всему, чему будущего естествоиспытателя учили в школе и Кембриджском университете.

Он высвободил руки и закрыл ими лицо. Пусть даже звезды не видят, как он плачет.

В эти темные часы Чарльза удручало и то, что каменистый грунт, на котором стоит его лежанка, со временем бесследно эродирует.

Когда он проснулся, на солнце сверкали горы, а потрескавшиеся каменные слои вершин напоминали корочку размазанного паштета. Чарльзу захотелось есть.

После чашки чая вернулся интерес к одушевленной части мира, и он почесал длинные уши мула. Тот жевал сено и, кажется, был всем доволен. Чарльз решил, что пора выразить признательность к этим темно-коричневым, а то и почти черным существам с широким, полным тазом на тонких ногах, вообще не имеющих мускульной массы, которые умудряются таскать такие тяжести в столь негостеприимной местности.

После завтрака начался спуск. К радости проводников, Чарльз, любуясь роскошными видами, ликовал. Красные, зеленые и совершенно белые осадочные горные породы перемешались с черной лавой. Но все перевешивало облегчение оттого, что они оставили позади обледеневшие высоты. Обнаружив окаменевшие стволы деревьев, Дарвин забыл про усталость. А мулы безропотно несли его сокровища в долину.

Через несколько дней, когда «Бигль» поднял паруса, Чарльз понял, как устал. Четыре недели он не выходил из каюты. Голова была тяжелая, желудок бунтовал, на расстоянии вытянутой руки на всякий случай стояло ведро, а заодно баночка с изюмом. Он брал ягоды по одной, точно как велел отец, и медленно рассасывал на языке, от рвоты покрывшемся ссадинами.

А когда ненастье установилось и в открытом море и шквалистый ветер трепал «Бигль», даже об изюме нечего было думать. Ветер погружал носовую часть корабля под бушующие волны, а напуганный Чарльз, теряя ориентацию, болтался в гамаке. Время от времени его рвало. Потом он выпивал немного воды, а то и глоточек глинтвейна. Бедствие достигло апогея, когда одна попытка немного помыться в положении лежа привела чуть не к обмороку.

Офицеры на палубе, перекрикивая вой ветра, хрипло отдавали команды, а его мысли вертелись вокруг камней, лавы, магмы и окаменелостей. Да что же, ради всего святого, творит эта планета?

Как только станет лучше, он еще основательнее займется науками о Земле, решил Чарльз. Ибо если горы почти незаметно, после бесчисленных толчков поднимаются из воды, неся наверх моллюсков, тогда его ключ к миру – огромные временные пространства, постепенность и постоянные перемены.

А Библия – книга сказок.

Застольная молитва с атеистами

Когда 8 октября 1881 года, чуть раньше семи, Джозеф объявил ожидаемых гостей, Чарльз и Эмма догадывались, что ужин вряд ли пройдет в расслабленной атмосфере. Если бы зависело от нее, Эмма отказалась бы. Ужин со свободомыслящими? Какой кошмар. И главное – к чему эта жеманная этикетка? Такие люди мыслят отнюдь не свободно, они донельзя твердолобы! Вместо Бога верят в свой разум и почитают его превыше всего на свете. Примерно так говорила Эмма, когда в половине седьмого в сопровождении Джозефа инспектировала накрытый стол. Будем надеяться на плохой английский у немца, кажется какого-то врача из Гессена, тогда, по крайней мере, можно парировать его выпады чем-то туманным и высокопарным. На этом месте Джозеф еле заметно улыбнулся. Ему нравилось, как тонко миссис Дарвин умела укрощать нежелательных посетителей.