И Маркс молчал у Дарвина в саду

Зима установилась надолго. Старики Дауна растирали себе суставы. Все еще шел мокрый снег. В том числе ранним утром 18 апреля 1882 года, когда треск и грохот резко разбудили Эмму. Она бросилась к окну и увидела на стволе дуба зияющую рану. Мощная раскидистая ветка надломилась под грузом. Коричневые листья, свидетели давно прошедшего лета, до сих пор державшиеся на ветвях, а теперь, помятые сперва наползающим, а затем обрушившимся снегом, лежали в серой снежной каше.

Все последние недели Эмма надеялась на улучшение погоды, ведь просыпающаяся природа могла немного оживить и Чарльза. Но трава, местами торчавшая из-под весеннего снега мокрыми кустиками, с которых капало, была вялая и тяжелая.

Прижавшись носом к стеклу, запотевшему от теплого дыхания только что вставшего с постели человека, Эмма воссылала молитву небу. Она не знала, что этажом ниже Чарльз тоже стоял у окна.

Когда Эмма чуть позже спускалась по лестнице, Полли, хромая, как раз направлялась из кабинета в гостиную. Они поздоровались и зашли вместе. Чарльз отвел взгляд от дуба.

– Доброе утро, мои дорогие дамы.

– Давно проснулся?

– Всю ночь не сомкнул глаз.

– Бедный мой. Ты, конечно, ошибаешься. Наверняка время от времени вздремывал.

– Нет. Мучился без сна. И все время приходилось вставать, потому что лежа нечем было дышать.

– Сердце болит?

Эмма взяла его за руку. Та стала совсем тонкой.

– Уже несколько часов призраком брожу по дому, не могу спокойно сидеть, хотя смертельно устал. Боль накатывает волнами.

Холодными пальцами он погладил ее по затылку.

– Ты можешь мне объяснить, почему сегодня часы идут так мучительно медленно? Я зашел сюда посмотреть, может, здешние быстрее отсчитывают время, чем у меня в кабинете.

Эмма улыбнулась. Своим умением тонко и печально шутить он молодым человеком прокрался в ее сердце.

– Ты видела, что случилось в саду? Теперь даже дуб – инвалид. Гнусный снег. Помнишь, какой маленький он стоял на лужайке, когда мы въехали сюда сорок лет назад – или сорок один?

Молочно-холодный свет, сбоку падавший в окно на лицо Чарльза, еще больше усиливал его призрачную бледность. Эмма положила ему руки на плечи и прислонилась головой к груди. Они стояли молча, а Полли, усевшись в ногах, тихо поскуливала. Все были отделены от снега только стеклом и мерзли.

– Пойдем пить чай. Я попрошу Джозефа принести нам. И немного тостов. Полагаю, он уже встал. Кроме того, пусть велит кому-нибудь из девушек затопить камин.

Чарльз будто не слышал ее.

– Эмма, голубка моя, боюсь, у меня не осталось сил работать. Но без работы я несчастен. Сегодня ночью мне стало ясно, что я с радостью думаю о кладбище Дауна. Оно показалось лучшим на земле местом.

Слова больно ударили Эмму. Хотя она давно заметила, что бобы беспорядочно растут сами по себе. Последний раз пару недель назад Чарльз работал с водолюбом. Жук, по ее сведениям, пришел по почте, и Чарльз очень обрадовался этой находке одного молодого человека, даже завязал с ним переписку.

После обеда постучал железный молоточек. Сильно. Четыре раза. Безошибочный признак того, что Фрэнсис Гальтон требовал открыть ему входную дверь. Если уж он что взял за правило, пусть даже в юности, то не менял привычек никогда. Человек, считал Гальтон, запоминается своими причудами.

Едва бросив пальто на руки Джозефу – как всегда, стремительно, – он еще из прихожей прокричал слова приветствия кузену, который с пледом на коленях сидел в кресле гостиной, поместив ноги на пуф. Гальтон широкими шагами прошел в комнату, с грохотом захлопнул за собой дверь, пожаловался на холодный апрель и попросил Чарльза, ради бога, не вставать, хотя тот не намекнул на это ни единым жестом и как раз хотел заметить, что довольно слаб. Гальтон пододвинул второе кресло и со вздохом упал в него.

– Ты ничуть не изменился, мой шумный осел, – сказал Чарльз.

– А ты вот изменился, мой бедный осел. Бледноват в области носа. Мне сообщили, ты приболел, и я все-таки решил заглянуть. Кроме того, я скучаю по твоим письмам.

Фрэнсис решительно пожал руку Чарльза. Потом вручил небольшой пакет и передал привет от Томаса Хаксли. Обессилевшими пальцами Дарвин попытался снять слои упаковочной бумаги и развязать прочно завязанный шнур. Это удалось ему только после того, как он усиленно что-то подергал и порвал. Последний номер «Нейчер». Когда он увидел свое имя, по лицу промелькнула гордая улыбка.

– Чудесная история, что ты там написал. Хотя они несколько перебрали, поместив о тебе перед забавной заметкой столь высокопарный врез, – сказал Фрэнсис, не сподобившийся опубликовать в «Нейчер» ни исследования отпечатков пальцев во благо криминалистики, ни статистические данные об эффективности молитвы. – Должен тебе передать от твоего друга Хаксли, статейка вызвала у него с коллегами живой интерес, и они были бы рады новым материалам.

Джозеф принес чай с печеньем, кузены поблагодарили, и Чарльз, полистав журнал, остановился на своей статье.

– Ты знал, что мой двустворчатый моллюск цепляется за ногу водолюба, чтобы на нем перелететь в очередной пруд? Это не мелочь.