И Маркс молчал у Дарвина в саду

– Конечно, не мелочь, – пробормотал Фрэнсис, который как раз обжег себе язык горячим чаем. У него вырвалось смачное ругательство.

– Такие безбилетники встречаются, кстати, не только в Центральной Англии. Ты помнишь мои исследования, касающиеся распространения видов по земному шару?

– По земному шару? Нет.

– Ты становишься забывчив, мой дорогой. Я же тогда весь кабинет заставил пробирками и мисками, чтобы выяснить, может ли семя выжить в соленой воде. И если да, то сколько времени. Прежде всего надо было понять, перемещается ли семя в море и может ли колонизировать острова?

– Колонизировать острова?

– Конечно, они этим и занимаются. Растения и животные путешествуют. Самостоятельно. Группами. Вот так цепляются, чтобы их переносили.

– Кажется, застой не предвидится.

– Еще бы.

Они помолчали. Чарльз восстанавливал дыхание, Фрэнсис шумно пил чай.

– Ты не представляешь, как здесь воняло. Повсюду гнилая морская вода. И знаешь что? Перец, проведя пять месяцев в маринаде, мог пускать ростки, как в первый день.

Фрэнсис поморщился.

– Как в первый день. Поразительно. Чарльз, ты правда бледен. Как ты себя чувствуешь?

– Оставим, Фрэнсис. Сегодня я ближе к смерти, чем вчера.

Они еще помолчали. В камине трещал и шипел огонь. Потом Гальтон сказал:

– Чарльз, мне хотелось бы с тобой кое-что обсудить. Несколько лет назад ты написал мне, что боишься войти в историю «капелланом черта». Недавно я вспомнил твои слова. Тебе казалось, Церковь тебя оболгала, и ты жестоко страдал. Тогда епископы читали против тебя проповеди, прямо-таки пышущие ненавистью. Помнишь, как я тебе ответил?

– Нет. Но ты мне сейчас скажешь.

– Чтобы в душу вошел покой, я советовал тебе заключить пари Паскаля. И о том же хочу попросить сегодня. Тогда ты довольно высокомерно отмел мой совет. Я, дескать, не депутат Нижней палаты, которому ради переизбрания нужно идти на подлые компромиссы. Да, ты так писал.

– Я так писал?

– Да.

– А что там с этим пари?

– Ты становишься забывчив, мой дорогой. Старик Паскаль обращается к тем, кого не убеждают доказательства бытия Божьего. То есть к сомневающимся ослам вроде тебя. Вместо того чтобы возиться с доказательствами, все из которых имеют свои недостатки, можно заключить пари с Богом.

– Не понимаю.

– Очень просто. Если ты веришь в Бога и выясняется, что Он есть, ты выиграл и отправляешься на небеса. Если же ты не веришь в Бога, а Он все-таки есть, ты проигрываешь пари и отправляешься в ад. Если же ты веришь в Бога, а выясняется, что Его нет, ты хоть и проиграл, но, в общем-то, не так уж много. Стало быть, ставь на то, что Он есть! В любом случае более выгодная ставка. Поскольку, рискнув совсем немногим, получаешь жирный выигрыш – вечное блаженство.

– Я не игрок. По крайней мере, на этом поле.

– Неразумно. Ты был и остаешься упрямым ослом. Бедная Эмма.

– Тебя Эмма прислала?

– Эмма? Нет, не прислала. Но она поставила меня в известность. А поскольку как кузену ты мне, разумеется, небезразличен, я тут же сел в коляску.

– Ага. А если всеведущий Бог, если Он есть, не попадется на твои уловки? – Чарльз тяжело дышал. – Если честные сомневающиеся Ему милее, чем те, кто делает ставки и заключает пари? – Он опять замолчал, чтобы отдышаться. – Тогда вполне возможно, таких ослов-оппортунистов, как ты, Он отправляет в ад.

– В ад? Брось! Я хочу выстроить тебе мостик. Поскольку вижу, как Эмма, чем ближе конец, тем больше впадает в отчаяние. Кроме того, со временем мне стало ясно, что нечего все время искать полную, великую, единственную истину. Лучше тем, кто не высовывается.

Чарльз хотел доложить в чай сахара и, не удержав серебряную ложечку, разозлился на мелкие кристаллики, закатившиеся в процарапанные места и углубления столика. Он раздраженно попытался их сдуть, но воздуха не хватило. Чарльз схватился за сердце.

– Фрэнсис, я вынужден просить тебя уйти. Мне нужен покой. Выходя, скажешь Джозефу, чтобы он принес мне капсулу? Он поймет.

Гальтон вскочил.

– Прости. Я не хотел тебя волновать.

Он невольно поклонился кузену, хватавшему ртом воздух. С ходу ничего больше не пришло в голову. Ему, конечно, очень хотелось обнять Чарльза. Мысль о том, что переписка, которую они ведут вот уже больше сорока лет, прекратится, выбила его из колеи. Он распрямился, салютовал кузену, как во время детских игр, и с увлажнившимися глазами быстро бежал из комнаты.

Когда Гальтон уезжал, а Эмма, стоя в дверях, махала ему рукой, доктор Беккет во весь опор мчался в противоположном направлении. Иногда он предпочитал экипажу свою лошадь и, отчасти ради спортивного моциона, отчасти ради скорости, ехал один. Он был отличным наездником.

Тремя днями ранее он решил оставить сфигмограф в Даун-хаусе, поскольку в настоящее время никто из его пациентов не нуждался в нем так, как Дарвин. Кроме того, они договорились, что доктор будет собирать результаты измерений и впоследствии опишет их. Всю жизнь он использовал подопытных животных, заметил при этом Чарльз. Так почему бы теперь самому не предоставить полезные сведения для науки?