И Маркс молчал у Дарвина в саду

Ехавшему крайне осторожно катафалку потребовался почти целый день, чтобы преодолеть шестнадцать миль по холмистому Кенту. По прибытии в Вестминстерское аббатство в половине восьмого вечера зазвонил заупокойный колокол. Сыновья, промерзшие после долгой поездки под моросящим дождем, чередовавшимся с мокрым снегом, отнесли гроб в боковую капеллу. Трудно было оставить отца под сырыми холодными сводами. Вместе с капелланом они зажгли свечи, загоревшиеся в продуваемой сквозняками капелле неровным огнем, и, не сказав ни слова, отправились в гостиницу.

На следующее утро, 26 апреля 1882 года, с Темзы поднимались клубы тумана, смешанного с вонючим угольным дымом. Лондонцы, не в первый раз за эту весну, подняли воротники пальто и старались глубоко не дышать. Как и джентльмен, протискивавшийся по Абингдон-стрит, который, когда экипаж приблизился, оказался пожилым коренастым мужчиной. Через пару метров доктор Беккет смог разглядеть над черным пальто седую гриву, а по обе стороны воротника – пышную бороду; ее курчавые кончики тонули в пропитанном частичками сажи тумане как старый мох. Пальто помнило лучшие времена.

Доктор остановился.

– Мистер Маркс, доброе утро! Куда держите путь?

– Полагаю, на ту же comedy, куда и вы, если я правильно интерпретирую вашу черную ленточку.

– Подсаживайтесь. Я же знаю, как вы любите гулять по лондонскому туману. Как ваши дела? Вы уже давно за мной не посылали. Надеюсь, это хороший знак? – Доктор Беккет открыл дверцу.

– Я бы так широко не замахивался. Я sleepless, много кашляю и прощаюсь.

– Прощаетесь?

– Сегодня вечером уезжаю в Алжир. Надолго. For long time. Солнце и Средиземное море пойдут мне на пользу. – Маркс залез на подножку, постоял, чтобы отдышаться, и с кряхтением опустился на сиденье. – Доктор, которому я доверяю, рекомендовал мне такую поездку еще несколько месяцев назад.

Беккет улыбнулся.

– Я очень рад. Это будет полезно вашим легким. И коже. Время от времени ложитесь на солнце, раздевшись до пояса.

Маркс согнулся на сиденье, от него пахло холодным сигарным дымом.

– Моя жена умерла четыре месяца назад, но я не в силах дать согласие на ликвидацию her things и letters, поэтому лучше ликвидируюсь сам. For a while.

Доктор Беккет выразил свои соболезнования. И вспомнил Ленхен. Тут Маркс сказал:

– Наша обычно такая крепкая Ленхен тоже больна.

Они помолчали. Доктор далеко не сразу осмелился сменить тему.

– Зачем вы идете на похороны Дарвина, позвольте спросить?

– Такой спектакль не каждый день дают. – Маркс оживился. – Вы могли себе представить, что англикане опустят еретика в землю Вестминстерского аббатства? Вот они, reasons, почему в стране рождения капитализма до сих пор нет революции. Буржуазия заигрывает с дворянством, рабочие совокупляются с буржуазией, ученые – с англиканами. Или англикане с учеными. Школа british politics! – Маркс крутил намокшую бороду, бронхи насвистывали обычную мелодию. – И Дарвин тоже выступал на этой сцене. Десятилетиями гнул спину перед church и своей Эммой.

– Может быть, стоит принять во внимание, что мистер Дарвин всю жизнь находился в поиске?

– Бросьте. Он был оппортунистом, а оппортунисты всегда на коне.

– Прошу вас, аккуратнее. Мистер Дарвин не любил споров. Это плохо? У всех своя душевная организация. А как, собственно, у вас сложилось такое мнение?

– Я слышал собственными ушами.

– Вот как?

– Разве вы не знаете, что я туда ездил?

– Нет. – Беккет решил прилгнуть. Резкость Маркса его сегодня отталкивала. Кроме того, доктора интересовала версия коммуниста.

– Осенью я присутствовал на ужине в Даун-хаусе. Мой зять был приглашен и протащил меня. Я подумал – why not? Но Дарвин всем действовал на нервы своими worms и объявил себя агностиком. – Маркс с отвращением поморщился и закашлялся. – Он всегда знал, что можно говорить, а что нет. Иначе today мы не направлялись бы в Аббатство.

Доктор обрадовался, когда экипаж остановился. Они сошли и тут же, не сказав больше ни слова, оба мрачные, разошлись, поскольку Беккет направился в самую давку на паперти и растворился в толпе. Здесь скопились роскошные шестиместные кареты, наемные экипажи и пешеходы. Иногда какая-нибудь лошадь в сутолоке начинала нервничать, ржать и роняла свои яблоки.

Большинство прибывших предпочитали сойти с экипажа и пройти последние метры пешком. Они пробирались между повозками, опустив глаза и приподняв юбки, чтобы не дай бог не запачкаться. Запах загнанных, потных коней, от которых поднимался пар, смешивался с женскими духами, и доктор Беккет еще ускорил шаг. В это утро давал о себе знать желудок.