И на Солнце бывает Весна (СИ)

Я выбросил окурок, и, подняв коробку, вышел с ней из гаража. Бегло просмотрев, я не нашел ничего, кроме книг с красными звездами и гротескными портретами вождей разных лет. Я выкладывали эти книги прямо на влажную траву, и маленькая искорка надежды таяла, чем ближе я приближался ко дну большой коробки. Нет, здесь не оказалось второй тетради Звягинцева. Да он, может, и вовсе не успел, или не захотел за нее браться.

Нет, только потрепанные идейные книги. Ничего больше. Я стал их складывать обратно, бросая как попало и думая, что отцу их хватит на растопку не одного мангала. Особенно вот этого тома. Хотя стоп, эта, книга хорошая - большая энциклопедия "Вторая мировая война. Итоги и уроки". Ее следует оставить.

Перевернув книгу боком, я увидел, что в середине между страниц зажато что-то. Открыв там, я обнаружил красную тетрадь на восемьдесят листов! Поверить было трудно, но разбухший том об истории войны вот так, чудесно и необычно сохранил и еще одну интересную историю о том времени. Обложка, несмотря на прошедшие годы, не выцвела, сохраняя яркий алый цвет, словно костер, который так долго горел в одиночестве, и наконец увидел случайного, но такого долгожданного путника. Я невольно вскрикнул и поцеловал яркую обложку.

Но вдруг... это вовсе и не она? Что-то иное? Не может же быть такой удачи! Я отошел к березам, увидев там широкий пенек, и открыл первую страницу.

2

Мишенька! Я рад, что ты нашел вторую тетрадь. И то, что ты ее читаешь, значит, что тебе хочется знать о моем прошлом, и ты - мой благодарный потомок. Я в это верю. А, если бы не верил, скажу честно, то вряд ли нашел бы сил написать и страницу. Моя вера в тебя и в то, что мне стоит открыться и рассказать обо всем, как было, греет и направляет меня.

В этих записях речь пойдет о вещах, во всех отношениях лишенных радости. Но и о людях, которые дали меня силы жить. Хотя их уже нет со мной, они и до сих пор остаются моими путеводными звездами.

Так вот, вернемся к тому моменту, на котором оборвались записи в первой тетради. Меня вывезли из тюрьмы позднем вечером. Со мной были только два санитара. То, что среди сопровождающих, не было никого из НКВД, удивило меня - неужели с меня на самом деле сняты все обвинения, и будущее мое не такое и мрачное, как виделось в застенках "серого дома"? Я попытался заговорить с санитарами - это были два крепких угрюмых парня лет тридцати. Мой голос они воспринимали также, как и неровное чихание мотора. Они были тверды и бесчувственны. Но стоило мне пошевелиться, как они наводили на меня черные глаза, словно дула пистолетов.

Мне почему-то думалось, что путь предстоит долгий. Сейчас меня привезут на какой-нибудь аэродром, этих провожатых сменят такие же угрюмые одинаковые парни, мы будем лететь в самолете, винты которого ревут так, что могут лопнуть барабанные перепонки. Потом будем плыть, и я неделю или другую проболтаюсь в сыром трюме. Почему-то думалось, что я - важная птица, которую вот таким сложным путем надо сопроводить куда-нибудь на край света, а там или убить, или поместить в самый жестокий и необычайно далекий от цивилизации трудовой лагерь, где я и пропаду, и меня никто не вспомнит, обо мне не скажут, не напишут, не заплачут.

Тогда, Мишенька, мне было немногим больше двадцати лет, а в таком возрасте нелегко разобраться в происходящем, понять свое место в огромном, и, в общем-то, злом мире.