И на Солнце бывает Весна (СИ)

Ехали мы недолго - может быть, не больше часа, и дорога, несмотря на сумерки, выглядела знакомой. А когда показался в окне широкий Дон, я начал догадываться, куда меня везут. Машина остановилась перед высокими белыми воротами - они больше напоминали решетку. Водитель, не глуша двигатель, сам открыл их, и мы въехали на территорию. Первое, что бросилось в глаза - обилие зелени. Липы, сосны, березы, рябины, каштаны, какие-то кустарники создавали здесь ощущение старой, но ухоженной барской усадьбы. Это место не отпугивало, а наоборот, манило тишиной и покоем, будто шептало, что здесь меня ждет отдых, покой и забвение всех былых страхов. Мне казалось, что я слышал внутри какой-то голос. Умиротворенный, приглушенный, он словно нашептывал русские сказки, которые так любил Карл Эрдман, находя в них гармонию и скрытые подтверждения своей теории. Но я знал, что часто в народных преданиях мягкий, расстеленный ковер звал путника отдохнуть, чтобы усыпить его вечным сном. И эта зелень была таким ковром. В покое этого места таилась какая-то опасность, что-то страшное, пугающее. И я сильнее почувствовал это, когда санитары вывели меня. Я никогда не бывал здесь, но слышал об этом месте, находящемся недалеко от Воронежа. Больница занимала участок, близкий к квадрату, а старые аллеи делили территорию, словно оси. На основной оси находилось самое больше здание, и я сразу понял, что это - главный административный корпус, а всего их было около девяти. От него аллеи звездообразно расходились к другим корпусам. Вдали стоял домик, выбивающийся на фоне других архитектурой - его можно было назвать старым теремом, украшенным резьбой. Все корпуса были связаны аллеями, и кирпичные неоштукатуренные здания напоминали друг друга, как братья. В сумерках они почему-то казались мне угрюмыми готическими замками со странными высокими окнами, рассеченными множеством стеклянных квадратиков.

- Можете хотя бы объяснить, что со мной происходит, - не вытерпел я, обращаясь к санитарам, хотя и без их ответа обо всем догадывался.

- Это лечебница для людей с душевными расстройствами, Орловка, - не сразу ответил один из них бесчувственным холодным голосом, не глядя на меня и продолжая вести по аллее, придерживая за локоть. Мы ускоряли шаг.

Меня ввели в один из корпусов, я почувствовал запах медицинского спирта, в глухих коридорах, по которым мы шли, слышалось бормотание и всхлипы. Мы попали в комнату, где за столом вместе с медсестрой сидел знакомый мне врач с неприятной бородкой, тот, что приходил ко мне в камеру и определил страшный, не имеющий ничего общего с реальностью диагноз. Они не смотрели на меня, заполняли какие-то бумаги, и врач что-то диктовал, постукивая карандашом по толстой медицинской книге. Тогда я чувствовал себя настолько уставшим и злым, что события вспоминаются как липкая дрянь, однотонная и беспросветная. Врач, лишь на миг взглянув на меня, приказал санитарам отправить меня куда-то, и мы перешли в другую, без окон подвальную комнату, где мне при свете тусклой лампы обрили голову и выдали серое чистое белье. Затем меня проводили наверх, и, открыв железную, похожую на тюремную дверь с решеткой, жестом приказали войти. Я стоял, вглядываясь во мрак, а санитары были сзади, как два черных крыла. Я вошел, увидев вытянутые ряды коек с людьми. Одни спали, другие смотрели в потолок, не обращения на меня внимания. Кто-то бурчал, иные посмеивались. Они не интересовали меня, больше опасений вызывали те, кто приподнялся и внимательно, странными бегающими глазами изучал меня. Казалось, что этих глаз были сотни, и я чувствовал себя маленьким беззащитным человеком в глухом лесу, где за каждым пнем и еловой веткой затаился бездушный хищник. Санитар прошел за мной, указал на свободную койку, и исчез, закрыв дверь. Я лег, стараясь не произносить и звука. Скрестив руки на груди, я закрыл глаза и хотел стать мышью в этом непонятном мне мире, незаметной и серой. Может быть, благодаря этому мое появление быстро забудется, и я быстро стану частью его маленького мира. Я боялся поднять веки - думал, что десятки людей с бритыми головами в одинаковых, как у меня, одеждах, обступили мою кровать, смотрят, тянут руки с дрожащими пальцами. Они кривят рты, хотят потрогать мои волосы, губы, глаза и рот. Одиночная камера в тюрьме "серого дома" вспоминалась теперь, как родной, навеки недоступный дом.

Я нашел силы, собрался с духом и посмотрел. Никто, казалось, не обращал на меня внимания, и я подумал, что легко погрузился в эту тьму, упал камешком на дно колодца, лишь на миг встревожив его мертвую тишину. Люди вокруг лежали, тихо постанывая или храпя, и лишь один из них, напротив, дрожал, словно его лихорадило, а потом вскочил, долго искал что-то под подушкой, подошел к стене, которая в лунном свете казалось желтой, как топленое молоко, и стал судорожно рисовать. Стена оставалась такой-то чистой и пустой, как и была.