И на Солнце бывает Весна (СИ)

- Эй, не спишь? - окликнул кто-то слева, и я вздрогнул. Это был парень, может, чуть старше меня. Он повернулся ко мне на бок, положив руки под голову, и улыбался приветливо. - Тебя как звать-то?

- Николай, - не сразу ответил я, глядя на безумные взмахи руки человека напротив.

- А меня Яков, просто Яша. Не бойся, я здоровый. Просто страдаю от внешнего мира, грубости его устройства, от этого не раз пытался свести счеты с жизнью, ведь имею же на это право. Имею, как думаешь?

- Думаю, имеешь, - ответил я, не зная, о чем говорю.

- Вот и я так думаю, а они считают, что за это мое место здесь, хотя я еще раз говорю, что здоров. Разве это болезнь? Что за жизнь, когда мне, художнику, не дают права выбора, как распорядится собой? Я все давно понял, и захотел спокойно уйти, раз мир так крив и уродлив. Ну а ты как попал?

Я не хотел отвечать, хотя этот Яша с глазами навыкат располагал к себе.

- Не хочешь, не надо, - произнес он. - В другой раз тогда расскажешь, времени у нас с тобой для этого будет много.

- А что это с ним? - спросил я, указывая на человека, который не останавливался, с еще большим остервенением пытаясь что-то нарисовать.

- А, этот, ничего особенного, не бойся. Здесь вообще никого не нужно бояться, опасных содержат отдельно, - его слова должны были успокоить, но на меня пока не действовали. - Просто привыкни к нему, и всё. Это Матвеич, его все так называют. Он шизофреник. Каждую ночь вот так пытается довести до высших сил, или каких-то иных, видимых ему одному сущностей, тайные мысли и знаки. Он, несчастный, всегда рисует на стене невидимым карандашом только ночью - считает, что мы можем украсть у него из головы идеи. Бедный Матвеич, думаю, он один из самых несчастных тут.

- У меня тоже... шизофрения, - не сразу сказал я.

- Да ну... неужели.

- Это не я придумал, и то, что я здесь - большая ошибка, несправедливость.

- А кто здесь не по ошибке? Все так считают, даже вон Павлик, который храпит в дальнем углу. Он самый мирный, может целыми днями сидеть и рассматривать ладонь, или кружиться на месте, или бог весть еще что непонятное вытворять. Но с санитарами иногда говорит, и не признает, что чем-то болен, - Яша говорил быстро, и мое расположение к нему вовсе не крепло. Он старался шутить, быть беспечным, может, и правда хотел мне помочь свыкнуться здесь. Но я не мог и не хотел этого, потому и воспринимал его, как часть этого больного, чуждого мне мира.

- Я знаю, что скоро отсюда выйду, доказав, что здоров, - сказал я то ли ему, то ли дерзко заявив это судьбе.

И он посмеялся. А мне хотелось плакать, как ребенку, которого оторвали от матери, положив в темное и холодное место. Я и правда не мог знать, что будет дальше, и от этого страх только нарастал. Яша еще что-то говорил, и я старался не слушать. Безумец рисовал, иногда ухая и каркая, и под эти звуки я проваливался в затяжной, лишенный картин сон, однотонный и больной. Не сразу, но я увидел нашу квартиру на Плехановской, отца и мать, комнату и черный баян, похожие на жемчужины ряды его кнопок. Видел себя со стороны, глупого и беззаботного, каким уже не буду никогда. И потому я жалел того хрупкого мальчика, которого больше нет. Но, видя утраченный мир, я был спокоен и счастлив, будто ничего не происходило. Кошмар пройдет, и я вновь стану этим мальчиком, проснусь в своей комнате и уйду утром в редакцию. Ничего не было, в том числе и Эрдмана с его теорией, моих поступков, погубивших и его, и других людей. И будут дни, тихие, летние, спокойные, в воскресенье придут гости, и я, как всегда, сыграю что-нибудь для дяди Жени, он споет о гражданской войне, где участвовал, но никогда не рассказывал подробностей. В этом мире, куда я вернусь, он всё такой же близкий, проверенный друг отца.

И я спал, а кто-то из больных, может быть, в ту минуту склонился и смеялся над самым ухом.

3