И на Солнце бывает Весна (СИ)

- Не обращай внимания, Таня, просто у меня кое-что случилось... нехорошее, - сказал я, садясь за руль.

- Не стоит объяснять, Сереж, - ответила она.

Дорогой мы молчали, когда вдали показался Воронеж, оба вздохнули легко, будто поняли, что наконец возвращаемся из долгого и опасного плавания. Весь путь перед глазами стоял образ Вити, вспоминались какие-то наши давние разговоры, которым я раньше не придавал значения. Если бы я был внимательнее к нему, то давно бы заметил нависшую опасность. Боже, все, что он говорил и делал в последнее время, было красным сигналом, что Витю надо спасать. Будь я добрее и лучше, оказался бы с ним в нужную минуту. Но я не то что не смог спасти его душу, а даже без угрызений совести отказался дать взаймы. Наверное, мое лицо было грубым, страшным, поэтому Таня даже не смотрела на меня. Но когда мы добрались до ее дома, я ощутил ее губы рядом, почувствовал дыхание. Она поцеловала меня в щеку:

- Сереж, спасибо тебе большое! Пожалуйста, не грусти, я верю, что все будет хорошо. Ты очень хороший человек, и ты помог мне по-настоящему! Пожалуйста, не переживай, мне больно видеть твою грусть. Я всегда готова тебе помочь.

Я поцеловал Танину ладонь, и на душе стало легче. Если бы не гибель Вити, я бы сиял от ее слов.

- Спасибо, Таня, поверь, ты мне и так очень помогла!

- Так я пойду? - спросила она, будто я не отпускал.

- Конечно. Скоро увидимся!

- Да! - она прижала к груди куклу и выбежала. Я почти тронулся, когда она взмахнула рукой. Может, хочет еще что-то особенное мне сказать?

- Прости, сумку с термосом забыла.

Я грустно кивнул.

От Тани я поехал в банк, полностью обналичил карту, затем поспешил в редакцию. Там собрались почти все. Я поздоровался, никто не ответил. Все слушали Юлю:

- Витю хоронить будут завтра, на левобережном кладбище "на баках". В закрытом гробе. Он ведь выбросился с девятого этажа. Страшно разбился, страшно. Я сама не видела, но...

Я, словно тень, подошел к Юле, отдал ей деньги:

- Сможешь родным передать?

- Конечно, я к ним скоро поеду. Но тут, - она увидела, что я отдал всю зарплату.

Я ответил:

- Прости, я уже поеду, всю ночь не спал. И на похороны не попаду, пойми, не выдержу я всего этого.

Юля кивнула, остальные все также молчали.

Я подошел к Витиному столу. Все также стоял компьютер, большая гильза времен войны с карандашами, статуэтка Будды, грамота от губернатора. Монитор зачем-то закрыли платком, поставили рядом свечу, портрет Малухи в черной рамке. Он улыбался, глядя на меня, и я отвернулся.

- Вот так вот, старичок, - будто говорил он.

Я ехал очень медленно, не в силах удержать дрожь. Невольно создал несколько аварийных ситуаций на перекрестке у "пирамиды" и на развороте у Северного моста. Город казался мне поблекшим, черно-белым, и машины, что сигналили мне, будто обстреливали из тысяч орудий. Я снова остался один, и это одиночество напирало со всех сторон. Мне стали понятны до холода в груди мотивы, руководившие Витей в ту роковую минуту. Вся боль, тяжесть и уныние его легли и давили мне на плечи. Если бы я на ходу протаранил столб, то сделал бы это легко и осознанно.

На даче я попытался уснуть, но не получалось. Читать воспоминания Звягинцева тоже не хотелось - там были нелегкие страницы о психиатрической лечебнице. От них можно и самому тронуться, и главное, никто сразу ничего не заметит. Но все же я взял тетрадь подмышку, вышел к водохранилищу, и, отцепив лодку, выгреб подальше. Сидя между двух берегов, стал читать, а в печальном небе то едва загоралось, то пряталось за тучи солнце августа.

6

Понять смысл двух коротких слов "Началась война с Германией" было не так просто, находясь в лечебнице. Мне уже давно казалось, что внешнего мира не существует, моя вселенная ограничивается колонией, и все, что может произойти "там", по другую сторону забора, никак не тронет меня. Я смутно помнил радиопередачи, которые слушал в каморке Эрдмана, рассказы о легких победах Гитлера, но я не мог представить, что немцы, напав на СССР, смогут добиться успеха. Скорее всего, их быстро отбросят назад, но мне не было до этого дела - победа, и даже временные неудачи солдат никак не могли повлиять на мое будущее. Во всяком случае, так думал я в последние дни июня сорок первого года. Вернее, даже и не думал - в один миг поняв это, я больше и не возвращался к этой мысли. Для меня, наоборот, эти дни стали счастливыми, если можно считать послабления в больнице минутами радости. То ли настойчивый и честный врач Лосев сумел добиться, или были иные причины, но инсулином меня перестали мучить также внезапно, как и начали. Я вновь обретал себя, возвращалась память, эмоции, простая радость от того, что разгорается лето, и я могу различать все его многоликие оттенки.