И не осталось никого

— И вот она мне говорит, — сказал он нам. — «Я вижу, вы вернули на место стеляж Тома». Ну, я делаю вид, что ничего не понимаю, и говорю: «Прошу прощения, но я не понимаю, о чем вы говорите» — и продолжаю чистить свой стол. Но она никуда не уходит, и потому я опять поднимаю голову, а она говорит: «И я смотрю кресла его у вас тоже больше нет». И тогда я ей говорю: «Я бы хотел, чтобы вы прекратили преследовать меня. Это запрещается Трудовым кодексом». А она говорит: «Вы думаете, я вас преследую?» А я ей: «Да. И мне это не нравится». А она: «Что ж, давайте обсудим это с Линн». А я ей: «Буду только рад». А она: «А что вы сейчас делаете?» А я ей: «Пытаюсь работать. Вообще-то, некоторые люди тут создают прибыль, а вы тут мастурбируете». Не стоило мне этого говорить, я ведь только хотел подчеркнуть разницу между офис-менеджером и копирайтером вроде меня — человеком, создающим прибыль. И тогда она мне отвечает: «Я, конечно же, понимаю, какая вы неимоверно важная персона — без вас тут бы все остановилось, но если вы все-таки не возражаете, то, пожалуйста, пойдемте со мной». А я ей: «Пойти с вами? Пойти с вами куда?» А она: «Линн хотела бы сказать вам пару слов». — «Что — сейчас?» — говорю я. А она говорит: «Если вы сможете оторваться». А я говорю: «Она что, прямо сейчас меня хочет видеть?» Она, не говоря мне больше ни слова, делает движение, приглашая меня идти за ней. Ну, я встаю со своего кресла — не кресло, а говно, то есть я хочу сказать, что у меня задница на нем словно замороженная, — и мы оба шлепаем в кабинет Линн. А какой у меня был выбор? Если она говорит, что Линн хочет сказать мне пару слов, то какой у меня был выбор?

Мы спросили Йопа, как давно это было.

— Может, час назад, — сказал он. — Ну вот, мы с ней пошли туда. Врать я вам не собираюсь — сердце у меня в пятки ушло. Мне сорок восемь. А это игры для молодых людей. Куда я пойду, если меня вышибут? Я не знаю «фотошопа». Иногда мне кажется, что я и «аутлука» не понимаю. Кто станет мне платить столько, сколько я заслуживаю? Я старый человек. Мне слишком много платят. Но выхода у меня нет — нужно идти. Офис-менеджер заходит первой. Я вхожу за ней и закрываю дверь. «О’кей», — говорит Линн. А вы знаете, как она умеет наклоняться вперед, сидя за столом, и смотреть так, словно хочет вам мозги высверлить своими глазками-лазерами. И вот она говорит: «Ну, так что происходит?» Тут офис-менеджер выходит из ворот — и в нападение! Во-первых, я спер стеляж Тома… «Где доказательства?» — кричу я. Я знаю, что она не даст мне говорить. «Ну, так где доказательства?» — спрашиваю я. Она не отвечает. Потом она говорит, что я ее преследую. Это я-то ее преследую! Я ушам своим не верю. Но вот о чем она не говорит, не говорит ни слова, — она ни слова не говорит о кресле. А ведь самое-то главное в этом кресле! Именно поэтому мы и пошли к Линн! Я пытался защитить мое кресло. И тогда я говорю: «А что насчет кресла?» А она говорит — хотите узнать, что она говорит? Она говорит: «Какое еще кресло?» Что значит, какое кресло, а? И тогда я говорю: «ДА БРОСЬТЕ ВЫ — КАКОЕ КРЕСЛО. То самое. Мое кресло». А она говорит: «Я понятия не имею, о чем он говорит». И это она Линн говорит! Она отрицает, что вообще было кресло! И тогда я говорю, я до того разозлился, что говорю: «ДА БРОСЬТЕ ВЫ — “КАКОЕ КРЕСЛО”! Вы прекрасно знаете какое, черт побери!» После этого следует пауза, а потом она говорит: «Извините, Линн, но я не знаю, что он такое говорит». А я говорю: «ПРЕКРАСНО ВЫ ЗНАЕТЕ, КАКОЕ КРЕСЛО! Она знает, какое кресло, Линн! Она пыталась отобрать у меня мое кресло. Мое законное кресло». Ну, после этого наступает пауза, а потом Линн говорит: «Кати…» Ха-ха! Кати! Кто-нибудь из вас знал, что ее зовут Кати? Вот, значит, она и говорит: «Кати, оставьте нас с Крисом на минуточку». Ну, «Кати» говорит: «Конечно», а Линн говорит: «Кати, закройте, пожалуйста дверь», и «Кати» говорит: «Само собой», и мы слышим, как дверь закрывается, сердце у меня падает, а Линн говорит: «Крис, мне очень жаль, но нам придется расстаться».

Йоп замолчал. Он медленно качал головой. Наступила тишина.