— Ты знаешь, что это за таблетки? — спросил Том, осторожно встряхивая пузырек и читая этикетку. В пузырьке было таблеток месяца на три. — Триста миллиграмм, кажется, это довольно много.
— Я принимаю, как написано на этикетке, — сказал Карл.
Том спросил, не заметил ли Карл каких-либо перемен в своем настроении.
— Да пока только неделя прошла. Наверно, еще слишком рано для перемен.
В дверь постучали. Том молча протянул пузырек Джанин Карлу, а тот сунул его в ящик стола. Когда Карл отозвался, в дверях появился Джо Поуп.
— Извините, что отрываю вас от обеда, Карл… — начал он.
— Ничего.
— Вообще-то мне нужен Том, — продолжал Джо. Том повернулся и исподлобья посмотрел на него. — Вы не могли бы попозже зайти к нам на совещание?
— Конечно, — сказал Том. — Во сколько?
— В половине четвертого. В кабинете Линн.
— Нет проблем.
Когда это дошло до нас —
Мы не сомневались. Просто мы помнили тот случай в Мичиган-рум, когда Том Мота был не столь расположен к Джо Поупу. Все наши конференц-залы именовались по названиям улиц рядом с Великолепной милей, и обзор из Мичиган-рум был просто изумительный. Перед нами открывался вид на город — слоеный пирог из зданий, высоких и низких, широких и узких, гигантская матрица архитектурного разнообразия, прорезанная проездами с мелькающими на них такси, переулками, переливающейся рябью Чикаго-ривер, где все поверхности, от сияющих окон до старинных кирпичей, сверкали под августовским солнцем. Ирония этого зрелища из Мичиган-рум состояла в том, что, глядя оттуда, мы с ума сходили от желания оказаться там, пройтись по улочкам, глазея на здания, присоединиться к толпам людей. Но эту потребность мы испытывали, только глядя из окон в Мичиган-рум, потому что, когда мы уходили вечером, в голове у нас крутилась лишь одна мысль: как бы поскорее прорваться через идиотские толпы туристов и попасть поскорее в свой чертов дом.
К тому дню, когда у Тома и Джо случилась разборка, приблизительно за месяц до того, как Том сделал подарок Карлу, до Джо Поупа уже стали доходить разговоры, которые мы вели то за обедом, то перед совещаниями. Ну, знаете, делились всякими праздными мыслями. Иногда они становились основанием для честной дискуссии, где у каждого имелось свое мнение, но чаще всего были просто шуткой. Мы этим и занимались — мы разговаривали. Мы не делали ничего такого, чего не делали бы, например, древние греки вокруг своих призрачных костров. Очевидно, не сделал ничего особенного и Джо Поуп.
Однажды, когда мы завинчивали колпачки на авторучках, сделав все записи, получив ответы на все вопросы и чувствуя, что от туалета, телефона или кофе-бара (для кого что насущнее) нас отделяет полминуты, Джо, который к тому времени уже сам проводил совещания, сказал:
— Ах да, еще одно, последнее, — Он помедлил. — Дайте мне еще одну минутку. — Мы снова опустились на стулья. — Я чувствую, что должен обратить на это ваше внимание. Послушайте, я понимаю, что есть потребность поговорить. По большей части это замечательная вещь. Мы разговариваем, мы смеемся. Время от этого идет быстрее. Но я не знаю, всегда ли мы отдаем себе отчет в том, что говорим. Может быть, мы ничего такого не имеем в виду — одно, другое, третье… возможно, это только шутки, но они начинают гулять по свету, и иногда тот или иной человек слышит их и расстраивается. Не все. Некоторые просто выслушивают их и, посмеявшись, забывают. Вот, скажем, для примера, возьмем меня. Я знаю, обо мне говорят. Мне все равно. Меня это не волнует. Но вот другие, услышав что-нибудь такое, обижаются. Их трудно в этом обвинять. Они расстраиваются, оскорбляются, смущаются. Я бы хотел, чтобы мы свели к минимуму такие вещи. Я не прошу вас прекратить разговаривать. Я вас только прошу поубавить звук, не говорить таких вещей, которые могли бы обидеть других. Договорились?
Последовало долгое, невыносимое молчание, во время которого Джо Поуп оглядывал нас — не будет ли у кого вопросов.
— Ну вот, моя маленькая речь закончена, — заключил он. — Спасибо, что выслушали.
Наконец нас отпустили. Мы снова встали. Мы понятия не имели, что в груди Джо бьется сердце реформатора. К реформаторам мы испытывали смешанные чувства. Некоторые из нас считали реформаторство делом благородным и вряд ли способным что-либо изменить. Другие испытывали к реформаторству неприкрытую враждебность. «Это что еще за хер с ушами» — такое вот отношение.
— Знаете, Джо, — сказал Том Мота, когда мы начали выходить из кабинета. — Если кто гей — так ведь в этом нет ничего плохого.
Джо насторожился, но тем не менее сумел, не мигая, посмотреть ему в глаза.
— В чем?