И не осталось никого

Если в желание мы врубались, то, может, не врубались в мотивацию? Может, у нас есть какой-то дефект характера, который мешал нам предложить людям правильную мотивацию? А может, дело не в мотивации, а в страхе? Если мы не могли напугать человека так, чтобы он сделал то, что нам нужно, или купил то, что мы ему навязывали, то мы явно были слабыми и примитивными существами, сами подверженные страхам, а потому обреченные быть в подчинении у более сильного и умного племени. А может, дело не в страхе, а в любви, или надежде, или вдохновении?

Неумение создать рекламу, попадающую в яблочко, порождало в нас великие тревоги, и мы чувствовали себя отрезанными от остального мира, а иными словами — от Америки. Мы чувствовали себя растерянными, устаревшими, некондиционными. Хуже того — мы толком не понимали, что значит быть человеком, и единственное, к чему нам оставалось стремиться, это к неизбежной смерти. Проведя час в трудах, мы смотрели на чистую страницу блокнота и понимали, что не в наших силах перешагнуть через пропасть и наладить контакт с кем-то другим, и именно по этой причине (а не из любви к сплетням или потребности в кофеине) мы покидали свои кабинеты и устремлялись в чужие.

— Я глазам своим не поверил — сказал Бенни Шассбургер, выходя из своего кабинета, как только мы появились. Он на секунду помедлил в дверях и повернулся. — Подождите секунду — я возьму кофе и расскажу вам всю историю.

Мы поболтали между собой, пока его не было.

— Ну вот. — Бенни возвратился в комнату с полной кружкой, принеся с собой запах свежемолотых кофейных зерен. Он сел, и мягкое, воздушное кресло просело под ним чуть больше, чем оно проседало под кем-либо из нас. Бенни ссутулился над столом и сказал: — Так кого, по вашему., я видел сегодня утром? Он парковал машину… Что?

Он остановился на полуслове. К лицу у него что-то прилипло.

— Где?

Да на другой щеке. Мы молились богу, чтобы он нащупал это поскорее. Он отер лицо и перевел взгляд на руку.

— Глазурь с пышки, — объяснил Бенни.

Там были пышки? Пусть его история подождет тех из нас, кому хочется пышек. Те, кто уже поел или соблюдал диету, или, например, Амбер Людвиг, которая только что сняла кожуру с коричневатого банана и уже съела половину, наполняли кабинет Бенни особым мускусным запахом — мы сидели вплотную друг к другу.

Бенни стал рассказывать нам, что видел Карла Гарбедиана на парковке перед зданием, рядом с ним на месте водителя сидела Мэрилин. Как это возможно? Мы так понимали, что Карл и Мэрилин расстались.

— Конечно, они расстались, — нетерпеливо прервал нас Бенни. — Но если вы дадите мне рассказать…

Карл сидел на пассажирском сиденье и поглядывал вокруг. Там, впереди, находилось здание офиса с хорошо знакомым ему нищим, который, скрестив ноги, сидел у вращающихся дверей и, похоже, в этот утренний час уже устал бесконечно потрясать шапочкой из «Данкин Донатс» перед каждым входящим. Оглядываясь, Карл узнавал коллег, направляющихся к зданию, но никто из них не хотел его замечать.

Непосредственно справа от него происходило что-то странное. Два человека в коричневой форме поливали проезд — маленький тупичок, ведущий к разгрузочной эстакаде между нашим и соседним зданиями. Карл смотрел, как они работают. Пенящаяся вода вырывалась из шлангов, которые они направляли то туда, то сюда. Давление в шлангах, похоже, было довольно высоким, потому что уборщики обеими руками держали маленькие черные насадки — вроде тех, что применяются для ручной мойки машин. Они направили струи вверх и полили стенки мусорного контейнера, а заодно и кирпичную стену. Они чистили квадрат за квадратом, мусор разбегался перед струями. Они, как ни крути, чистили проезд. Проезд! Чистили! Карл взирал на происходящее как загипнотизированный. Такое зрелище полгода назад вызвало бы у него приступ бешенства — посмотрите: американцы в первом поколении, не имея ни малейшего выбора, проводят утро в темном закутке у разгрузочной эстакады, поливают асфальт и мусорный контейнер… боже милостивый, неужели работа может быть такой бессмысленной? Неужели жизнь может быть такой бессмысленной?

Это напомнило ему о тех случаях, когда клиент упрощал рекламу, упрощал и упрощал, пока все интересное из нее не исчезало. Но Карлу тем не менее приходилось составлять текст в соответствии с требованиями заказчика, а художнику — класть куда положено тени и ставить на место логотип. Процесс этот был известен под названием припудрить какашку. Двое бедняг со шлангами занимались именно этим делом. Да что там говорить — по всей Америке люди вставали с постелей, выходили из домов и тратили свои силы, чтобы припудрить какашки. Конечно, делали они это для выживания, но если конкретнее — то для какого-нибудь садиста-менеджера или тупоголового, начисто лишенного воображения клиента, чьи дебильные идеи лишали мир всякого смысла и надежды. А тем временем этот тип с косматой бородой сидел, скрестив ноги, перед входом и едва шевелил коричневыми от грязи руками, чтобы тем, кто подаст ему четверть доллара, было удобнее это сделать.