…И непоколебимая тишина при дыхании нечистых ветров

– Но и не во мраке, который уготован дьяволу и ангелом его… а Свет Христов озаряет наши души и сейчас, только озаряет таинственно, и мы его не видим. – Слова твои орошали мой внутренний зной. – Господь даровал нам самое дорогое, что может даровать человеку – возможность служить Божественную Литургию!.. и мы должны исполнить то, что Господь задумал о нас. Не унывай! Тьма обратится в Свет…»

* * *

«Больничная палата…

– Почему ты не моешь посуду? – в другой раз спросил я.

– Чуть позже, – в другой раз ответила ты. – Лучше скажи, о чём ты думаешь?.. да ещё так напряжённо?..

– Странная мысль… Я подумал, если мне неопровержимо докажут, что я в программе для амфолопсихов, а слепота моя отнюдь не настоящая, а порождена программой, – обрадуюсь я этому обстоятельству?

– Я не понимаю, к чему ты клонишь?

– В программе можно оставить подсказку, с помощью которой несчастный усомнится в том, что находится в реальном мире.

– Ты говорил, что цензоры не допускают ничего подобного.

– Понятно, кнопку с надписью: «выход из программы» никто не повесит, но программисты не лыком шиты! Попробуй, скажем, обнаружить «вирус Гуленкова»!.. и вычистить его!..

– Гуленкова уволили, потому что узнали, что он из старообрядцев?

– То, что он из старообрядцев, знали до того, как принять его на работу, а ушли его потому, что он поверил в Бога, поверил православно. Поздно они спохватились! Никто не может гарантировать, что все программы от «вируса Гуленкова» вычищены. Он работал не только с амфолопсихом, но и с его окружением. «Вирус Гуленкова» – это нечто такое, о чём сам амфолопсих забыл, но при определённых обстоятельствах, заложенных в программу, может вспомнить.

– Какая-нибудь личная тайна?

– Вовсе нет… Это может быть оставленная много лет назад привычка… да что угодно!.. нечто несущественное, вспомнив о котором, грустно улыбаются… Что за окном?

– Закат полыхает… В палате всё – серо-чёрное и лиловое… Ты никогда не говорил про «вирус Гуленкова».

– Это для них он – «вирус», а для нас это подсказка, последний шанс вырваться из рабства программы… Почему ты не моешь посуду?

– Успеется… Если бы ты знал, батюшка, как не люблю я мыть посуду!.. Почему ты смеёшься?

– Я не смеюсь – я плачу.

– Почему ты плачешь?

– Настоящая Марина любит мыть посуду… Это единственный человек в моей жизни, который признавался, что любит мыть посуду!.. Мы – в программе!..»

* * *

С Гуленковым мы встретились в Санкт-Петербурге. Ты, Марина, конечно, его помнишь. Он такой же, как был, только с бородой, а борода с проседью. Внешне Саша приветливый, но, как и все мы, немного окутан затруднениями. Вспоминали детство, школу, одноклассников. Много чего вспомнили!.. и золотой блеск на высохших чернилах, и грязные промокашки. Вспомнили, как ездили в Архангельск заправлять использованные стержни для первых шариковых ручек (киоск стоял возле памятника оленеводу). Вспоминали подъезд, в котором с родителями жил Саня, – знаковое для нас место. Из него был выход на крышу пятиэтажки по Катунина-5, где располагался секретный космодром, с которого во все концы плюс-минус-бесконечности стартовали «летающие тарелки». Конечно же, вспоминали Галину Парамоновну. Она уже немощная, болят ноги, из дома не выходит, но в ясном уме, и всех нас помнит. Саша со свойственной для него заботой ухаживает за матерью вместе с сестрой. Справляюсь, говорит, сносно – иногда хорошо. Саша приглашал на дом батюшку, и Галина Парамоновна в почтенном возрасте приняла святое крещение. Я её теперь поминаю и на проскомидии.

Мы стояли на мосту к Заячьему острову. Доски моста отливали сиреневым. С сиреневым поддоном были высокие перистые облака в гаснущем небе. Сиреневым бликовала спокойная Нева. Она была неописуема великолепна! Воздух – прохладен и чист.