... и незабудкой цветя (СИ)

Он всматривается в её лицо, в кои-то веки не скрытое шлемом, но не может понять, есть ли на нём насмешка. Андайн без брони кажется ему меньше обычного, но это ни в коем случае не значит, что она становится слабее — он видит, как играют под кожей её мышцы при любом крошечном движении. И нет, он вовсе не боится её; просто знает, во что может вылиться драка. Скорее всего, Андайн победит. Они много раз сражались прежде, и никогда, никогда ему не удавалось её побить.

— С докладом, да, — он с трудом отрывается от своих мыслей. — Всё как всегда. Человека нет. Только вот...

— Только вот?

— Кто-то сильно ранил Санса.

Он делает паузу, напряжённо следя за её реакцией. Андайн вопросительно приподнимает бровь, всем своим видом выражая удивление.

— Вот как? Кто-то осмелился напасть на него? Чудеса, да и только.

Вот теперь он готов поклясться, что в глазах её мелькает смех. Она неторопливо продолжает разминаться, ожидая ответа, но всякий раз, как Папирус ловит её взгляд, в нём есть что-то, чего он прежде не видел. Жалость? Презрение? Ему трудно распознавать подобное, но притворство и старание, с которым она уклоняется от темы, не оставляют ему выбора.

К тому же он прекрасно знает, какие порезы оставляют её острые копья.

— Зачем ты это сделала?

— Думаешь, это была я? — она даже не поворачивается к нему, начиная делать наклоны из стороны в сторону. — С чего ты так решил, Папирус? Мы с Сансом всегда неплохо ладили.

— Ты всегда считала его слабаком, — цедит он сквозь зубы.

— Это не повод.

Прядь волос падает ей на лицо, она отбрасывает её нетерпеливым жестом. Папирус продолжает:

— Никто в Подземелье не стал бы на него нападать, помнишь? Он под моей защитой. Это могли сделать только монстры, которые заведомо сильнее меня.

— Это комплимент? — она хищно улыбается, оголяя острые зубы, и упирает руки в бока, наконец-то глядя на него прямо. — Послушай, Папирус. Я всегда считала, что то, как ты защищаешь своего слабого брата — довольно мило. Хоть и несправедливо, поскольку ты разгребаешь всё дерьмо, в которое он вляпывается, а в ответ получаешь ровным счётом ничего.

— Он даже не знает об этом.

— И чья это вина? — Андайн наклоняет голову, глядя исподлобья. — Ты мог бы ему сказать. Он бы боготворил тебя всю жизнь, ты в курсе?

— Мне это не нужно, — Папирус сжимает кулаки и почти слышит, как трещат суставы. — Я лишь хотел, чтоб он был в порядке. Поэтому повторяю: зачем ты это сделала?

— Я закрывала глаза на все ваши дела, поскольку ты довольно силён, и, к тому же, входишь в Гвардию. Мы коллеги. — Она прерывается, чтобы подойти к манекену и, отведя кулак назад, сильно ударить его в туловище. Дыхание её даже не учащается. — Мы друзья?

— Нет, — Папирус чувствует, что должен сказать это, хотя порой ему кажется иначе. Изящный и точный удар Андайн против воли доставляет ему эстетическое наслаждение, хотя он всё ещё зол.

— Верно, — она ритмично бьёт по манекену, используя малую часть своей силы. Слова вылетают на выдохе, рвано рубя фразы. — Мы монстры, которые уважают друг друга, не более. И из-за этого я мирилась с тем, что твой брат такое жалкое ничтожество. Но, — она поворачивается прежде, чем Папирус успевает возразить, — он предал нас всех, когда связался с человеком. И я стыжусь, что не смогла убить его ещё тогда.

Вот теперь он точно слышит, как хрустит кость. Магия рвётся наружу, и он с трудом сдерживает её, понимая, что драться будет просто глупо. В данной ситуации Андайн права со всех сторон, но, вот в чём проблема — с тех пор, как развеялась человеческая душа, Папирус не способен принимать законы Подземелья правильно. Он более не может следовать им. И слова Андайн, которые он раньше бы понял, впиваются ему в кости острыми копьями.

Она видит это ясно и чётко, вот что хуже всего.

— Я не буду оправдываться перед тобой. Я сделала то, что сделала, и ничуть не жалею. Санс должен был получить по заслугам. Но это было и вполовину не так занимательно, потому что он даже не пытался сопротивляться, — она вдруг усмехается, переводя взгляд в сторону. — В тот раз было лучше. Когда рядом был человек, твой брат казался мне куда сильнее, чем обычно. Я видела в нём решительность, а теперь... теперь она куда-то исчезла.

Эти слова доставляют ему куда больше боли, чем всё сказанное ранее; Папирус еле заставляет себя не скривиться. Упоминания о человеке всё серьёзнее калечат его душу. Знать — помнить — о том, что Санс был счастлив лишь с чужой маленькой девчонкой, которая не могла за себя постоять, неимоверно тяжело. Папирус говорит себе, что никогда не сможет заменить Фриск, и от этого его душа ноет и колется под рёбрами в разы сильнее.

— Кстати, — голос Андайн вырывает его в реальность. — Человек умер, верно? Но что случилось с душой?

— Он развеял её, — сухо говорит Папирус. Она недоумённо глядит на него пару секунд, словно ожидая, что это шутка, но, когда осознаёт, то заходится громким надрывным смехом.