... и незабудкой цветя (СИ)

Ториэль, кажется, изумлённо усмехается, когда из груди Папируса вырывается гортанный рык. Ему не жаль человека — чёртова милосердная девчонка будет жива, — но брат, находящийся за много километров от них, снова становится на волосок от гибели.

Он не успевает сказать. Фриск улыбается ему страшной кровавой улыбкой, закрывает глаза — мир перезагружается.

***

Папирус знает слишком многое, чтобы удивляться перезапускам теперь, но всё же первые секунды после того, как мир возвращается к последней исходной точке, тратит на бессвязные мысли о происходящем чуде. Это — чудо, разве нет? Умереть, чтобы снова воскреснуть. Умереть так безрассудно, так глупо, подставившись под атаку того, кто защищал — и чего ради? Он повторяет этот вопрос, сперва вслух, затем низким отрывистым шёпотом, поворачивая голову в сторону. Девчонка сидит неподалёку, уставившись на него прищуренными глазами, и Папирус зачем-то заставляет себя двигаться как можно медленнее, когда тяжело поднимается с земли, подбираясь к ней. Взглядом он уже лихорадочно выискивает на человеке цветы — пока не находит, это пугает ещё сильнее, — но необходимость искать их бесконтрольно подчиняет. Папирус ужасно зол, однако ещё больше он боится, что сейчас на теле девчонки расцветёт очередной паразит, и всё начнётся сначала.

— Зачем ты это сделала? — шипит он ей на ухо, игнорируя взволнованный голос Флауи, обращающийся к нему. — Ты, маленькая тварь, зачем ты спасла её?!

Возмущения Флауи всё же достигают его ушей, но Папирус отмахивается, быстро проходясь руками по плечам человека, сквозь пряди волос, по лицу — вскользь. Сейчас не время любезничать и разговаривать с ней, как с ребёнком — эта девчонка прекрасно осознаёт происходящее. Чего она явно не понимает, так это того, что за одну жизнь приходится платить другой, и что жизнь бывшей королевы — совсем не та, которую Папирус так отчаянно пытается сохранить.

Ему невероятно хочется придушить Фриск и покончить со всем этим безумием. Но это не выход, верно? Папирус прерывисто выдыхает, понимая, что руки его дрожат, но душа постепенно успокаивается.

Цветов нет.

Он проговаривает это про себя несколько раз, снова и снова осматривая ничего не понимающую, но послушную, затихшую малышку. Цветов нет, даже крошечного бутона, даже лепестка — но мир перезагружен, и они живы. На миг это успокаивает Папируса, однако, стоит подумать об этом получше, как тревога вспыхивает вновь. Наверное, они с Флауи одновременно приходят к одной и той же мысли, поскольку цветок глядит на него округлившимися глазами и медленно начинает:

— Раз их нет на Фриск, то, вероятно...

— Только не снова, — с присвистом выплёвывает скелет, неосознанно сильно сжимая человеческие руки. Он переводит взгляд с девчонки на Флауи, но глядит сквозь них. — Чёрт побери. Мы должны торопиться.

— Спешка ничего не изменит, если всё уже произошло, — замечает Флауи, осторожно касаясь его напряжённых плеч. — Успокойся. Возможно, ничего не случилось. Возможно, ты сумел победить судьбу.

— А если нет? — с горечью спрашивает он. У Папируса, кажется, уже нет сил злиться на глупого человека, сорвавшего план своим милосердием; у него нет сил уже ни на какие моральные подвиги. Всё, о чём он мечтает: вернуться, наконец, домой. К брату.

— Мы попытаемся ещё раз, — Флауи и сам знает, что звучит неубедительно, но у него нет больше идей. — Мы что-нибудь придумаем. Ты и так совершил невозможное, знаешь? Давай просто... доберёмся до Санса, а там будь что будет.

Папирус горько усмехается, принимая предложение. Может ли он что-то ещё? Уже нет. Только идти вперёд и вперёд, прикрывая человека и надеясь — надеясь, боже, — что какие-то высшие силы посчитают его страдания достаточными.

— Слушай, малая, — он поворачивается к Фриск, против воли хмурясь, — у нас нет времени на Ториэль. Я собираюсь убить её и идти дальше, поэтому не смей мешать мне снова.

Фриск качает головой, поджав губы; это заставляет Папируса раздражённо выдохнуть. Конечно, она даже не попытается сделать это простым.

— Не убиваем, — произносит человек тихо, но твёрдо. — Нужно быть добрыми.

— Ты ведь знаешь о законах Подземелья, да? Так вот: твоя философия не вписывается в них.

Ей всё равно. Фриск пожимает плечами, прямо смотря на него. В её взгляде Папирус отчётливо читает свою же упёртость, помноженную на безграничную решительность, и это не то чтобы удивляет. Он знает, сколько раз человек возвращался, будучи убитым; сколько раз щадил монстров, которые его губили. Стоит ли говорить о бесплодности попыток убедить её в том, что не всё в мире решается добротой? Папирус трясёт головой, говоря сам себе: нет, это никогда не будет так просто.

— Иногда доброта — всё, что у нас есть, — говорит девчонка с мягкой улыбкой, — иногда этого достаточно.