... и незабудкой цветя (СИ)

— Прости, мне сложно в это поверить, однако у меня нет выбора, — Папирус поднимается с земли, протягивая ей руку. Где-то впереди их ждёт дом и его хозяйка, с которой ему запрещено сражаться; что же, если человек предлагает играть по своим правилам, он может только принять их. — Но не смей умирать снова, ты поняла меня? — предупреждает он тут же. — Если дело дойдёт до драки, мы отступим.

— Не делай ей больно.

— Тогда ты не лезь под руку, — парирует он. — Послушай, малая. Я согласен действовать по твоей указке, только если ты будешь жива. Это единственное, что меня волнует.

Она внимательно смотрит на него снизу вверх — Папирусу откровенно неуютно, но он выдерживает.

— Почему?

— Кое-кто очень хочет увидеть тебя, — он отводит взгляд, когда говорит это; натянутая улыбка рождается сама собой. — Он ещё не знает, но, поверь, так и есть. И я здесь, чтобы это случилось как можно быстрее. Поэтому постарайся сделать мою работу проще, договорились?

Фриск кивает в ответ после недолгих раздумий. Папирус еле сдерживает вздох облегчения; Флауи робко улыбается и запрыгивает ей на руки. Они начинают — продолжают — уже знакомый путь, и Папирус совершенно не знает, как им удастся обойти Ториэль, не сражаясь. Но это уже забота девчонки, так или иначе.

Он хочет лишь быстрее добраться до дома и убедиться, что Санс в порядке. А потом... что ж, что будет потом — неважно.

***

Итак, они приходили. Они падали в жерло горы, где она находила их: обессилевших, напуганных, сбитых с толку. Она давала им убежище, кормила, окружала любовью, на которую в те дни ещё была способна. Она была готова заменить им мать; только вот им это было не нужно. Они приходили. Они оставляли её.

В конце они умирали.

— Это происходит с каждым упавшим человеком, — говорит Ториэль, почти нежно улыбаясь Фриск. — Это произойдёт и с тобой, дитя. Поэтому я решила однажды — зачем позволять им мучиться в ожидании? Они умерли безболезненно, и они навсегда остались со мной... во мне. Частью меня.

— Отвратительно, — вырывается у Папируса. Он вопросительно смотрит на человека. — Ты уверена, что хочешь пощадить её? Она больна. Как и любой в этом мире.

— Она одинока, — возражает девчонка, но она не настроена спорить. Они уже решили, что всё будет по её указке. — Как и любой здесь.

И это правда... в какой-то степени, думает Папирус, послушно выстраивая костяную стену, о которую разбиваются первые фаерболы. Это правда: каждый в Подземелье рождается один, живёт один, умирает один, не в силах довериться кому-либо. Это правда — он ухитряется не терять нить мысли, даже когда атаки усиливаются, — он сам жил так, не зная другого. Но теперь есть Санс и...

Нет, поправляет он себя, вливая больше магии в защитную стену. Санс был всегда — просто он сознательно делал вид, что это не так.

Ему становится удивительно легко защищаться. Ториэль посылает яростные атаки, но все они отбиваются от стены, не нанося никому вреда; бреши, что появляются от особенно сильных шаров, Папирус мгновенно латает, не позволяя себе и секунды промедления. Фриск стоит за ним, напряжённо вглядываясь в королеву, на её лице написано волнение, но вовсе не за их жизни. Почему-то Папируса раздражает её потребность снисходить до всякого, кому нужна помощь, даже если он этой помощи и не просит — ведь, случись что с ним или Флауи, девчонка будет точно так же заботлива и с ними. Она не делит мир на чёрное и белое, и в этом нет ничего плохого, но также и ничего хорошего нет: когда все в твоем сознании равны, думает Папирус, нет возможности расставить приоритеты. Невозможно любить всех одинаково. Невозможно относиться ко всем одинаково. Когда-нибудь Фриск поймёт, но это в любом случае не его забота.

Ториэль устаёт. Атаки порой отскакивают от костяной стены, задевая её и выматывая; Папирус терпеливо дожидается, пока её силы окончательно иссякнут. Это происходит, рано или поздно, это всегда случается, ибо запас магии не безграничен и, чем больше ты атакуешь, тем быстрее проигрываешь. Фриск легонько дёргает его, когда замечает, что Ториэль смотрит на них с бессильной ненавистью и не говорит ни слова; огонь, сперва напоминающий ливень, превращается в краткие падающие звёзды. Можно подождать ещё и оставить её совсем беззащитной, но Папирус более не желает стоять без дела, и потому осторожно использует синюю атаку, легко выбирая просвет. Её душа подчиняется без проблем. Ториэль опускает руки, скованная, но Папирус не пригибает её к земле, просто оставляет как есть: молчаливую статую во дворе зловещего дома.

— Пойдём, — говорит он Фриск, развеивая стену. Девчонка держит его за руку, по-прежнему глядя на королеву. — Нужно торопиться. Я сделал, как ты хотела, теперь твоя очередь.

Она кивает медленно, и так же медленно позволяет вести себя мимо Ториэль, что пожирает их глазами. Папирус случайно пересекается с ней взглядом, в котором читает откровенную ненависть, но также и любопытство, какое-то странное смирение. Фриск, проходя мимо, дотрагивается до скованной магией руки; Ториэль не может вздрогнуть, но её зрачки сужаются и дрожат.