…И никаких версий. Готовится убийство

— Вот-вот, Петр Яковлевич… Это изобретение, очевидно, и было яблоком раздора, хотя Павленко свои чувства по этому поводу скрывает. Мысль-то подал он, а приятель воспользовался ею и довел дело почти до конца. Но уже только как свое изобретение, — Коваль выделил слово «свое». — Тут есть причина обижаться и негодовать… И то, что Павленко старается это скрыть, наводит на размышления…

— А с портнихой Христофоровой какие у него были отношения?

— Да никаких. Он с ней не встречался. Его другие женщины интересовали…

— Нина Барвинок?

— Машинистка — другое дело. Покойная Христофорова первое время только ее и обвиняла, думаю, это ересь. Нина Васильевна в обществе Журавля преображалась, вы же знаете ее домашние условия. И верится, что она ушла первой в тот трагический вечер, оставив Журавля с Павленко вдвоем, хотя тот это отрицает. Но мы все еще уточним.

Самолюбивый Павленко, очутившись под пятой волевой жены, не нашел семейного счастья. И он, конечно, завидовал вольной казацкой жизни Журавля, его общению с красивыми женщинами, которые легко к тому шли… Но Барвинок, Ниночка Барвинок — другое дело, — повторил полковник. — Будучи человеком болезненно застенчивым, некрасивым внешне и при этом любвеобильным, Павленко бешено страдал от ущемленного самолюбия… Ему бы женщину мягкую, уступчивую, преданную, даже покорную… к тому же хорошенькую… О такой он, очевидно, мечтал всегда. Именно такой он и видел Барвинок и без памяти влюбился. Но уже был женат на Варваре Алексеевне, а Ниночка принадлежала его приятелю Антону Журавлю… Скрытые терзания Павленко можно понять, Петр Яковлевич, в таких случаях до безумия доходят… Однако это только наши соображения, доказательств его вины нет… Правда, одна зацепка появилась… А Нина, думаю, сильно любила Журавля, хотя Христофорова отказывала ей в искренности и считала первое время, что именно машинистка, мстя любовнику за обманутые надежды, оставила газовую горелку открытой… Но вернемся, как говорят, к нашим баранам. Насчет зацепочки…

— Да, да, давайте вашу зацепочку, — нетерпеливо произнес следователь.

— Виктор Кириллович, — обратился Коваль к Струцю, — доложите о поручении, которое вам дали в прошлый раз: встретиться с газовщиками, попросить их проверить исправность, особенно герметичность, кухонной плиты Журавля.

Старший лейтенант снова полез в свою папку.

— Я встретился с газовщиками, которые были при вскрытии дверей Журавля, — перебирая бумаги, начал Струць. — Проверили техническую исправность плиты, есть заключение: плита исправная. При закрытой заслонке на подводящей трубе, а также при закрытых горелках газ не пропускает. Беседовал и с диспетчерами. И вот что обнаружилось. — Струць еще раз раскрыл «дипломат», вытащил магнитофонную кассету и положил на стол следователя. — В диспетчерской мне сообщили, что поздно вечером двенадцатого декабря, точнее в двадцать два сорок семь минут, был странный звонок. Мужской голос спросил: как перекрыть газ в квартире, не входя в нее, где находится вентиль всего дома? И потом спросил: через сколько времени человек угорает?

Дежурившая в тот вечер в диспетчерской женщина возмутилась, но адрес спросила.

В ответ мужчина повесил трубку… У них записываются переговоры с клиентами. Я снял копию, — кивнул Струць на кассету, лежавшую перед следователем.

Спивак покрутил в руках кассету, еще не понимая до конца, что все это дает следствию.

— Давайте и вторую, — распорядился Коваль.

Старший лейтенант в третий раз полез в свой «дипломат» и вынул оттуда еще одну кассету.

— Это запись голоса Павленко во время моей беседы с ним, — объяснил Коваль. — Прослушаем. Мне думается, это один и тот же голос.

Спивак вынул из ящика стола портативный магнитофон, раскрыл его.

— Сначала Павленко, — подсказал Коваль.

— Я так и делаю, — кивнул следователь, вставляя кассету.

После короткой паузы послышался спокойный голос полковника:

«Поездка ваша, Вячеслав Адамович, в Ереван была удачной?»

«Не совсем», — ответил более высокий мужской голос.

«Почему?» — снова Коваль.

«Не все успел, вы же отозвали», — в голосе чувствовалось раздражение.

«Ну, пожалуй, не я, институт. В Ереване внедряли новый метод шлифовки?»

Каждый человек воспринимает свой голос иначе; чем слышат его другие, и поэтому с трудом узнает его, когда он звучит записанный на пленку. Дмитрий Иванович всю жизнь не мог привыкнуть к этому акустическому явлению, и поэтому с каким-то недоверием вслушивался сейчас в свою речь: вроде он и в то же время не он, голос какой-то чужой. А вот Павленко он сразу узнал. Хорошо запомнился этот сравнительно высокий, неровный, иногда срывающийся и очень нудный голос.

Тем временем лента в кассете продолжала двигаться.

«А с новшеством, которое предложил Журавель, вы знакомы?» — спрашивал полковник.

Секунда молчания.

«Да, знаком, — после паузы ответил Павленко. — И более того…»

«Что значит „более того“?» — строго спросил Коваль.

«В свое время думал о том же…»

«Что значит „в свое время“? Может, это была ваша идея — разнообразное движение абразивов при шлифовке?»

Снова тихо. И вдруг с жалобными нотками: