...И никто по мне не заплачет

В ту пору гвоздем сезона была песенка о верной подруге. «Делай со мною что хочешь», — напевала Сиди в миг своего счастья, шаркая ногами по танцевальной площадке под каштанами. Гельмут и делал, что хотел, по мере сил и возможности. Она так его любила, что нередко плакала от любви, и чувство ее было стерильно чисто. Затем случилось нечто абсурдно нелепое. Отца Гельмута, он был чиновник, перевели в Дрезден. Гельмут отправился вслед за ним, ей же пришлось остаться на месте, как и ее любви. На вокзал они поехали 12-м номером трамвая. Он стоял у подножки вагона, а Сиди только и делала, что читала идиотскую надпись: «Левой рукой берись за левый поручень».

Потом она быстро пошла домой и обеими руками держалась за сердце — так держат свечу, чтобы не дать ей погаснуть. Дома она уложила свою любовь в воздухонепроницаемый футляр фантазии, изнутри обитый голубым. Она никогда не писала своему другу. Так у них было решено в прощальный вечер среди всхлипов и мокрых поцелуев. Это причиняло еще добавочную боль. Но соленые слезы были в то же время снадобьем, с помощью которого Сиди забальзамировала свое первое счастье.

Она скупала все патефонные пластинки того времени. Позднее Сиди гуляла еще с двумя молодыми людьми. А когда ей было уже за тридцать и умерла ее мать, она сказала себе: «Ты-таки довольно одинока». Но с тех пор стала носить экстравагантные прически собственного изобретения. И еще она любила втыкать в волосы цветные банты или красные астры. Она усердно брала на дом книги в библиотеке. Однажды купила себе собаку, но на третий день пса раз-два и задавили. Сиди опять осталась одна и изредка напевала. В доме к ней все хорошо относились.

Не таков был ее сосед Р. М. Диммер. Уже одни Р. М. на хвастливо большой медной дощечке были слишком заносчивы. Как и сам Рудольф Мариа Диммер. Надо же зваться Рудольф Мариа! Была у Диммеров и дочь. Они с места в карьер окрестили ее Евгенией. А в доме никто не знал, как, собственно, надо выговаривать — Евгения или Эвгения? И потому те, что попроще, говорили «маленькая Диммерша», а те, что поершистее, — «Диммеровская цаца». Родители называли Евгению еще и «Писи». Потому что долго старались, научив ее этому слову, отучить мочиться в кровати, что она за милую душу проделывала еще в пять лет. Диммеров не любили, считая, что они «задаются». Сам Диммер не то торговал круглым лесом, не то занимался маклерством, и у него был автомобиль шевроле. Супруга его, несмотря на свой широкий таз, носила пышную шубу из рыжей лисы, которую знала вся улица. Диммеры никогда не записывались на ванну, как прочие жильцы. А каждую пятницу демонстративно отправлялись в ванное заведение Пильгерсгеймера и возвращались домой с мокрыми волосами. Про самого Диммера этого сказать, собственно, было нельзя, на его голове росло не больше, чем на канистре для бензина. Да и по форме она напоминала этот сосуд. Когда Диммер Евгения стала ходить в школу, ей давали с собой завтрак — два куска пирога. Вдобавок густо намазанного маслом. Тоже нахальство. Но Евгения уже в первом классе осталась на второй год. Тогда юный Леонард Кни, успевший за свою короткую жизнь несколько раз выказать недюжинное остроумие, сочинил: «От Диммер Евгении не пахнет гением».

Право же неплохо для мальчика, которому едва минуло двенадцать лет!

Третью дверь на четвертом этаже украшала покосившаяся железная дощечка: Маттиас Гиммельрейх, обойщик. Эту дверную дощечку, одновременно служившую и фирменной вывеской, с помощью острой стамески изготовил за несколько дней смышленый сынок обойщика Мельхиор. У обойщика Гиммельрейха было трое сыновей, а именно Каспар, Мельхиор и Балтазар, а также две дочери— Эльфрида и Лени. Странно, что все пятеро появились на свет в ноябре и в декабре. Это свидетельствовало об особой активности папаши в марте и в апреле. Господин Рупп заметил по этому поводу, что Гиммельрейху в эти месяцы следовало бы вместо ячменного кофе пить соду.

Сыновья обойщика во все времена года бегали обритые наголо. Папаша собственноручно занимался их головами каждую субботу после обеда. Сам же носил живописные бакенбарды, которые, вероятно, от постоянной возни с морской травой приняли ее цвет. Гиммельрейхша неизменно ассистировала мужу при ремонте мебели, производившемся в нанятом неподалеку сарайчике. Если в диване или в оттоманке были клопы, она тотчас же сообщала об этом молочнице фрау Мэгерлейн, на которую возлагалась забота о быстром и широком распространении этого известия.

Мальчишки Гиммельрейх тоже иногда ловили вспугнутых обитателей матрацев и сажали в спичечные коробки. А потом показывали свою добычу друзьям, объясняя повадки и происхождение воинственного матрацного племени, и, наконец, втыкали им булавку между лопаток— так закалывают быков испанские матадоры.

Обойщикова Лени волочила одну ногу, вставленную в железную шину. Поэтому на рождество все жильцы дома делали ей подарки.

Фрау Гиммельрейх тогда плакала не таясь, и люди, правда на краткий срок, прощали ей ее незаурядную трепливость.