...И никто по мне не заплачет

Как был, в непромокаемой куртке, складчатых хромовых сапогах, с колючей, точно проволока, бородой трехдневного возраста, господин Юнгфердорбен отправился через двенадцать месяцев и четыре дня в бюро находок. Он был так спокоен, словно шел за потерянной варежкой. За длинной стойкой сидел белокурый молодой человек. Он взглянул на квитанцию и неуважительно заметил:

Господи ты боже мой, да господин Ленер давно уже смотрит снизу, как растет картошка.

Прежний инспектор скоропостижно скончался от инфаркта. Нынешний три года дожидался, пока освободится должность. Сейчас он посмотрел в книгу и сказал:

Поздравляю, потерявший не объявился.

Каждую вещицу, вынимаемую из мешочка, он обозначал закорючкой в своей книге с помощью патентованного карандаша, пишущего четырьмя цветами. Юнгфердорбен стоял, не проявляя ни малейшей заинтересованности, словно давно привык к своей находке. Он даже не угостил молодого человека сигаретой, когда тот кончил записывать,— до такой степени успел утвердиться в собственном величии. «Вот каким должен быть богач», — спокойно подумал он. Но подметать улицы он все же не бросит. Лучше будет тайным богачом.

Жена, увидев его в окно кладовки, сразу все поняла. Лицо ее почернело, но она притворилась, что скучает, когда впускала его. Волнение трепетало только в ее морщинистой шее. Каспар улыбался отчужденно и, пожалуй, бездумно. На голубой клеенке с темными кругами от кастрюль лежали сокровища. Попугай Ганзи в клетке перестал ликовать.

Решено было, что в среду, когда ему можно было освободиться во второй половине дня, господин Юнгфердорбен пойдет к ювелиру Баумгартену и продаст драгоценности. Теперь супруги были почти уверены, что все эти вещи— добыча грабителей, которые бросили ее, спасаясь бегством. Но это уже не имело значения, о вещах было заявлено, никто за ними не пришел. По этому случаю господин Юнгфердорбен дополнительно укрепил цепочку на входной двери передачей от своего велосипеда, пропустив ее через два здоровенных кольца для висячих замков. Мешочек был водворен в ящик кухонного стола.

Ни один вор не сунется туда, где все на виду.

На этот раз Каспар Юнгфердорбен в двух местах поранил себе подбородок бритвой, которую собственноручно отточил о пустую банку из-под горчицы. На нем был синий костюм и весьма респектабельная шляпа. Соседям по дому, вопросительно на него поглядывавшим, фрау Юнгфердорбен бросила мимоходом:

Он идет на юбилей одного коллеги.

А ее супруг решительным жестом извлек из ночного столика никелированный кастет с пятью отверстиями для пальцев.

Долгое время ювелир вообще не смотрел на брошки, затем деловито осведомился:

О чем вы, собственно, думали, милостивый государь?

Вы что, покупаете или...

Покупать-то покупаем, да только настоящие драгоценности.

Настоящие?

Само собой разумеется.

В том месте, где у человека сидит чувство, то есть немножко пониже грудной клетки, у подметальщика горечь смешалась с чернотой. Глинистый ком стал расти, потом расползся и проворно полез вверх по пищеводу.

Эти штуки из Идар-Оберштейна, накладное золото, две — серебряные.

Так-с, а господин инспектор Ленер?

Какой еще Ленер?

Покойный Ленер из полиции.

Понятия не имею.

Он что, глупее вас, что ли?

Не исключено,— отвечал ювелир.— Если он предложит вам больше двадцати пяти марок, советую не отказываться.

Он отодвинул мешочек и поздоровался с женщиной, принесшей старые серебряные монеты. Каспару же небрежно бросил:

Неужто же вы не заметили, что ни на одной вещи нет пробы?

Всего наилучшего,— откланялся Каспар вполне интеллигентно.

Когда Матильда, услышав его шаги по лестнице, сняла цепочку, она первым делом взглянула, не перевязана ли у него голова. Ясно, что на ее Каспара напали грабители. Иначе он шел бы совсем по-другому, куда осанистее и не волочил бы ноги.

Но голова была цела и руки тоже. Перед ней стоял подметальщик Юнгфердорбен, который весь как-то скособочился, словно ему навстречу изо всех сил дул невидимый ветер. В кухне он вынул мешочек, далеко вперед вытянул руку, как копьеметатель, и в гневе метнул сокровища в угол, где стояла миска с ершиком для мытья бутылок и порошком «Блеск». Затем медленно и угрожающе пробормотал омерзительное проклятие, начинавшееся так: «Тридцать три года пробегавши босиком...»

Матильда положила поклон, осенила себя крестным знамением, взяла в руку треснувшую миску и сказала: «Так с хорошими вещами не обращаются».

Мешочек она положила на стол.

Каспар еще раз осмотрел каждую вещь в отдельности. Булавку для галстука с подковкой и насмешливо осклабившейся конской головой. Оба ядовито-зеленых камушка в кольце, похожих на слабительные таблетки его супруги и теперь уже непрочно сидевших в оправе. Брошь с галькой самой чистой воды, браслет, украшенный арабским орнаментом, подвески величиной с орех и безнадежно фальшивые.

Поищи-ка пробу,— приказал он жене.

Пробу?

Да, пробу, пробу, пробу, дурацкая твоя ханжеская башка!

Я-то тут при чем, Каспар?

Уголки ее глаз начали подтекать.

Попроси-ка твоего святого Антония, может, он поставит пробу!

Каспар!

И хорошо бы девяносто шестую, если это его не затруднит.