...И никто по мне не заплачет

На хлюпающем дамском велосипеде мимо пронеслась девушка. Седло было для нее слишком высоко. Девушка посмотрела вниз, на лужайку, и кивнула. При этом руль выскользнул у нее из рук, переднее колесо встало поперек, девушка соскочила. Как раз вовремя, чтобы не упасть. Смеясь, отпрыгнуло дитя от падающего велосипеда. Одна педаль продолжала крутиться и жужжала. Красные волосы девушки упали наперед и едва не коснулись ее колен, когда она нагнулась, чтобы поднять велосипед.

Это была Марилли.

Лео хотел вскочить на ноги, но вспомнил о своих заплатанных штанах. Марилли же подошла к нему и, кладя велосипед в траву, сказала:

Вот старая кляча!

Сбросил тебя? — сказал Лео.

Ах, с такой клячей лучше не связываться,— отвечала Марилли. И уселась рядом с Лео на траве.

Что ты такое читаешь?

Книжку и все.

А про что?

Да, собственно, ни про что,— пренебрежительно сказал Лео.

А может, про любовь? — улыбнулась юная Коземунд.— Наверно, про любовь!

Она быстро взяла у него книгу и стала листать в ней, но не нашла места про любовь и положила ее обратно на траву.

Лео сорвал длинную травинку и зажал в зубах. Потоки он сказал:

А разве ты что-нибудь знаешь про любовь? Насмешила, ей-богу!

Поди ты, задавака несчастный, — отрезала Марилли.

Затем как-то странно посмотрела на Лео, который лежал опершись на локти и языком двигал травинку во рту, и быстро сказала:

Вы все трусы.

Что? — переспросил Лео.

Все вы трусы,— повторила Марилли.

Кто все-то?

Ваш брат и ты тоже, боишься с места сдвинуться.

Насмешила, ей-богу! — повторил Лео. Но голова у него пошла кругом, и он от смущенья проглотил слюну.

Ну вот посмотрим,— стояла на своем Марилли.

Я... боюсь с места?..

Да!

Вот я тебе сейчас покажу.

Давай, показывай!

Лео приподнялся и сунул правую руку в вырез линялого платьица Марилли. Торопливо, смертельно испуганный своей отвагой. Девочка не вздрогнула, не шелохнулась, она, казалось, не дышала. Ощутив тепло ее нежного худенького тела, Лео с такой быстротой вытащил руку, что локтем слегка стукнул Марилли по носу, и тогда он, смущаясь, сказал:

Вот тебе, пожалуйста!

Марилли схватилась за нос, который не болел, а Лео еще раз также глупо заметил:

Сама виновата, зачем говорила, что я трус?

Гм, гм,— пробурчала Марилли.

Ты обиделась? — спросил Лео.

Увалень,— ответила девочка.

Затем она на миг прижалась своей солнцем нагретой щекой к уху Лео, вскочила и взялась за руль велосипеда.

Ну что, трус я? — торжествующе спросил мальчонка, не подымаясь с места.

Немножко, пожалуй, да,— ответила девочка, смотря вниз на него странно блестящими глазами, и вдруг, гром среди ясного неба, сказала: — Скорей всего я расскажу твоей бабушке, что ты сделал.

Лео обалдел.

Бабушке? Моей бабушке? — дважды повторил он. Ему стало жутко.

Марилли отвела велосипед на дорожку и вскочила на него. Обескураженный Лео видел, как она два раза продвинула седло между ног, прежде чем правильно усесться. А проехав метров десять, улыбнулась и кивнула ему. Да что ж это такое значило? Сначала хочет бабушке сказать, а потом кивает? Лео встал и огляделся (из-за штанов), нет ли кого-нибудь за ним. И, держа книгу под мышкой, понуро поплелся на Мондштрассе. Собака подбежала к нему, положила у его ног темный камень, еще весь мокрый от ее языка, и умоляюще на него посмотрела. Лео наподдал камень ногой, и пес стрелой помчался за ним. И еще и еще раз. Покуда кто-то не крикнул:

Рекс, сюда!

Собака с камнем исчезла.

«Рекс, сюда!» — бессознательно, как эхо, повторил про себя Лео и добавил, качая головой: «Ты трус, я скажу бабушке».

Женщина, толкавшая перед собой тачку, до отказа нагруженную хворостом, обогнала его и злобно покосилась на праздношатающегося здорового и сильного паренька.

Из садика возвращался папаша Гиммельрейх. Он нес за уши мертвого кролика и попеременно смотрел то на свою добычу, то вокруг — не видят ли его люди. Ему очень хотелось объяснить им, почему кролик так тяжел: в нем по меньшей мере двенадцать фунтов весу. Жена сейчас его взвесит. Но двенадцать фунтов потянет наверняка.

Обойщик Гиммельрейх всадил кролику в затылок пулю из длинноствольного пистолета. Пистолет он взял взаймы У господина Руппа. Кроликам бросали черствый хлеб и остатки салата, они прыгали и теснились вокруг чурбана, на котором восседал обойщик, держа заряженный пистолет под рабочим фартуком. И покуда кролики пожирали салат, довольные и не чующие беды, того из них, кому предстояло в воскресенье быть съеденным со сметаной, хватали за уши. Левой рукой. Быстро и крепко. Затем этого жирного самца прижимали головой к земле, где еще валялся салат, вынимали из-под фартука руку, сжимающую пистолет, и направляли дуло, по возможности вертикально, в место, где затылок переходит в спинной хребет. Затем раздавался выстрел.

Тут надо было быстро отбросить от себя кролика, он ведь бился так, что шерсть белыми хлопьями летела с его судорожно трепещущего брюшка.

Считалось, что бить кроликов пистолетом — это гуманный, безупречно гуманный способ, не в пример тому, которым пользовался подметальщик Юнгфердорбен, тоже державший «Бельгийских Великанов» и забивавший их при помощи прута с нарезками.