...И никто по мне не заплачет

Наверно, в виде запоздалого возмещения за долголетнюю бритоголовость обойщик Мельхиор отрастил неправдоподобно длинную гриву. Она была белокурой и при каждом движении падала ему на глаза. Он отбрасывал ее жестом, который сохранил на всю жизнь. Волосы постепенно стали желтые, как маргарин. Отчасти, вероятно, оттого, что Мельхиор втирал в них лимонный сок, о чем, разумеется, никто не догадывался. Только парикмахер Биви иногда подозрительно на него поглядывал.

Никто из жильцов дома не становился в круг подростков у фонаря. А Марилли, когда приходила, обязательно закрывала ладонями глаза кому-нибудь из юношей и измененным голосом спрашивала:

Кто я?

Когда она проделывала это с Лео, он слегка отклонялся назад, чтобы спиной чувствовать девочку, и польщенно смеясь, отвечал:

Граф Цеппелин.

А Марилли почти всегда говорила:

Да поди ты, недотепа.

Случалось, что к парнишкам у фонаря присоединялся старик Клинг. Потеснившись, они давали ему место, звали:

Иди, иди, папаша Клинг, — и расступались. — Пустите-ка сюда папашу Клинга.

Старик стоял в кругу молодежи, и далекий отблеск воспоминаний мелькал в его глазах. Но он ничего не говорил или разве что, когда кругом смеялись:

Браво, браво. И еще:

Как у Томбози в Вене.

Это была любимая поговорка из его собственной далекой юности.

Когда круглый месяц, как тонкая облатка, медленно скользил по небу, молодые обитатели Мондштрассе отправлялись на берег Изара. Там росла пахнувшая горечью ива и еще пахнул болиголов, а иногда и повилика.

Когда было тепло, вечер синел и зеленая река, устав, словно на цыпочках, совершала свой путь, мальчики брали с собой плавки, и Марилли, конечно, с Ханни в качестве сопровождающего ее лица приходила тоже. У них под легким летним платьем уже были надеты купальные костюмы, а белые резиновые шапочки они крутили на пальце.

Лео, Мельхиор и другие надевали там треугольные плавки с нашитой спереди звездой. У Руппа меньшого сбоку даже была вышита цветная монограмма Р. Б.Когда друзья спрашивали, кто же это ее вышил, они допускали, что Рупп ответит: девочка. Но он только таинственно ухмылялся и ничего не отвечал. Разумеется, монограмму вышил он сам.

За молодыми кустами раздевались молодые мужчины. Парикмахер Биви, который зарабатывал больше всех, очень кичился своими трусиками из синей шерсти с белой полосой и желтым кушаком. Зато у Наци была самая широкая грудь, и он без устали швырял в воду — на целый метр — камни фунтов по тридцать, которые лежали кругом в изобилии. Но швырял всегда в одиночестве. Мельхиор приносил с собой старое одеяло и расстилал под ивами. Все мальчики рассаживались по его краю, по самому краю, чтобы девочкам осталось больше места посередке. Ханни в купальном костюме, угловатая, как ящик, с готическими стрельчатыми ногами, тоже принималась в компанию.

Затем они входили в ласково теплую воду. Приятнее всего она была там, где сбегала с мостков и, вобрав в себя воздух, вскипала, как лимонад. Она щекотала. Молодые мужчины первыми входили в воду. Они разбегались, широко расставляя руки, и затем делали прогибание, так что ныряли уже вертикально и почти без всплеска. И под водой оставались долго, покуда втянутый в легкие воздух не начинал молотом стучать в голове. Лео занимал второе место по долготе ныряния, потому что натренировался с детства. Первое принадлежало Наци.

Марилли тоже прыгала в воду. Вниз головой, но сложив руки. Мальчики иногда очень глубоко ныряли в зеленую водяную дыру, потом подплывали к Марилли и щекотали ей пятки. Тогда она кричала, громко и пронзительно. Под водой Лео уже дважды тронул ее за грудь. Д когда вынырнул вблизи от нее, она сказала не так уж сердито:

Эй, ты!

И высунула палец из воды, потому что отлично умела плавать, загребая одной рукой.

Иногда все они ныряли за карманным зеркальцем Лео, которое блестело даже впотьмах на дне, а не то Марилли бросала что-нибудь в воду. К примеру, серебряный шарик, скатанный из обертки сигарет. Что тут начиналось! Каждый готов был скорее удавиться, чем вынырнуть без шарика. Хотя мало-помалу все стали замечать, что Марилли отдает предпочтение Лео. Остроугольной Ханни, которая, прежде чем поглубже войти в воду, долго брызгалась и прижимала к груди руки с отогнутым большим пальцем, а потом вскрикивала и захлебывалась водой, приглянулся парикмахер Биви. Его друзья заметили это и, случалось, говорили:

Тебе подвезло, старина, мог найти еще пострашнее.

А Биви отвечал:

Лучше уж без хлеба сидеть.

Когда после купанья, присев на краешек одеяла, он играл на губной гармонике, остальные тихонько покачивали головами и в нос подпевали ему, а он ощущал такую тоску, что даже Ханни казалась ему красивой, особенно если закрыть глаза.

Лео как раз вернулся из квартиры заказчика, где чинил штепсель. Такой мелкий ремонт он уже умел производить самостоятельно. Когда он пришел в мастерскую, младший монтер Шалерер сидел у верстака и спал. Работы было мало. В руках он все еще держал шнур от утюга, к которому приделал новую вилку. Перед ним стоял ингалятор, наполовину полный зеленой жидкости.