...И никто по мне не заплачет

Старый чиновник палаты мер и весов, получив письмо от капитана, командира своего сына, сначала долго стоял перед портретом вождя всех немцев, который он, как честный чиновник, водрузил в кухне над оттоманкой. Он стоял там, а его тихая жена, повалившись в спальне на кровать, кричала в крик. Тогда чиновник Рупп шипящим шепотом сказал, глядя вверх на портрет:

Ах ты, грязный пес! Пес, пес, пес!

Сорвав портрет, он стукнул его лицом об угол газовой плиты — осколки брызнули дождем,— отворил балконную дверь и швырнул покалеченную физиономию убийцы, так что она попала в дворовый садик, где, несмотря на свое жалкое состояние, все-таки опять учинила беду: ее склевала курица.

От-та-та!—сказал на это господин Рупп. И сказал, пожалуй что, в последний раз.

А на то место, где висел портрет фюрера, теперь повесили украшенную полоской траурного флера большую фотографию Руппа меньшого в черном танкистском шлеме, заломленном набекрень. В письме капитана говорилось, что герой Макс Иоганн Рупп умер от ранения в голову. Это хоть немного успокаивало мать павшего солдата, без конца перечитывавшую письмо. Ротный товарищ танкиста Руппа, который приехал в отпуск и в сумке от противогаза привез его наследство, после настойчивых приставаний отца подробно рассказал, как было Дело.

Рупп меньшой сгорел. В новешеньком танке, где он был стрелком. Еще с четырьмя товарищами. Солдат армии противника поджег танк из орудия ближнего боя, какого немцы еще не имели. Никто не вышел из стального гроба После контратаки они нашли обгоревшие обломки и трупы. Ран на них не было. Только от жара в пылающей стальной коробке они до того усохли...

— Макс был вот такой,— сказал товарищ Руппа меньшого. И рукой показал господину Руппу, как уменьшился его сын... Рука не достала даже до края стола.

Биви Леер, как парикмахер, был, конечно, зачислен в санчасть и очень радовался, узнав, что хоть благодаря войне попадет в чужую страну. Он всегда об этом мечтал. Попал он в Африку. Там его произвели в унтер-офицеры, и он скорехонько умер от тифа. Именно он, санитар.

Правда, он не очень углубился в чужую страну. Разве что на полметра. Шло отступление, и, когда Биви умер, его зарыли довольно поверхностно. Некогда было.

А там, на Мондштрассе, ни со старым домом, ни с людьми, в нем остававшимися, ровно ничего не случилось. Хотя бомбы частенько ночи напролет сыпались из темного неба на соседние дома, лопавшиеся, словно мыльные пузыри. «Дом Блетша» они пощадили. Позднее, когда настал конец грохоту и взрывам, к людям пришли голод и унижение. Может быть, это из-за голода старики предпочитали умирать...

Например, фрау Рупп и фрау Леер скончались через несколько месяцев после того, как их дети пали смертью храбрых. Вокруг полагали, что с горя, но врачи нашли у фрау Рупп запущенный миокардит, а фрау Леер умерла от воспаления легких.

В осиротевших квартирах вдовцов вскоре появились прислуги. Пожилые добродушные особы, с удовольствием сплетничавшие на лестнице и вообще вполне освоившиеся с этим домом. Оба чиновника на пенсии много гуляли. Порою вместе, как в свое время их убитые сыновья. Господин Леер взял в аренду садик, который прежде арендовали Гиммельрейхи. Он тоже стал разводить «Бельгийских Великанов». Господин Рупп по-прежнему ездил на рыбалку. У него было разрешение удить в Изаре и по меньшей мере дюжина всевозможных удочек.

Случилось то, во что бы никто не поверил. Наци Кестл, отвоевавшись, благополучно вернулся домой и женился на остроугольной Ханни Бруннер. Вскоре она родила мальчика. Можно было смело надеяться, что он будет так же тверд, как отец: Наци однажды младенцем упал со стола и, когда насмерть перепуганная мать подбежала к нему, только улыбнулся ей. Старик Кестл сиял. Сын вступил в союз «Бравый горец» и был единогласно избран членом правления. Так заветная мечта бравого трамвайщика сбылась в его сыне.

Во время праздников или шествий, устраиваемых обществом, Кестлы втроем, так как и Ханни теперь нередко красовалась в ожерелье из серебряных талеров на затянутом корсаже, шли по Мондштрассе к месту сбора, и орлиные крылья реяли над их гордо вскинутыми головами.