И.о. поместного чародея

Не прошло и пяти минут, как я заподозрила, что канонисты, к моему огорчению, лидируют среди всех остальных конфессий по количеству ритуальных предметов, необходимых для освящения земли. В торбе таились какие-то подсвечники, кувшинчики, кадильницы, невыносимо смердящие благовония, книги, метелки разного размера, некая чаша, обильно изукрашенная всяческими узорами и даже три небольших флага, на которых мелким шрифтом было что-то написано.

Все это было установлено отцом Этвартом в композицию, сути которой я не уловила, но чаша была по центру, а флаги по краям. Затем ситуация ухудшилась. Оказалось, что чашу нужно до краев наполнить водой. Констан потащил ее к реке, сопровождаемый моими встревоженными напутствиями не попадаться на глаза мельнику.

Когда он вернулся, оказалось, что в чашу вместе с водой угодила проворная лягушка, которую мы с проклятиями ловили по очереди. Виро держал фонарь, стараясь держаться подальше от брызг. Наконец, поймав лягушку и выбросив ее в кусты, я торжественно придвинула ее к святому отцу, но тут оказалось, что у канонистов лягушка считается крайне греховным животным и воду надобно сменить.

Я никогда не была сильна в теологических диспутах, но загнанный в угол человек способный на многое, а времени, как и гарантий, что в следующий раз Констан не зачерпнет целое жабье семейство, не было. Спустя несколько минут в результате моей прочувствованной речи, отец Этварт признал, что лягушка могла хулительно упоминаться в Писании в значении аллегории, а, следовательно, воду можно оставить и непременно обсудить новый взгляд на лягушек с прихожанами во время следующей же проповеди.

Далее возникла проблема, не связанная с реабилитацией земноводных в глазах канонистов. Отец Этварт объявил, что кто-то должен постоянно распевать псалмы вполголоса, пока священнослужитель будет совершать необходимую процедуру.

— Читаю весьма прескверно, — покаянно промолвил Констан, когда я устремила на него взор с надеждой. — Букву "фы" постоянно путаю с "шы", а длинные словеса и вовсе по слогам одолеваю… Однако ж, про себя воспринимаю письмена прытко, но чтобы вслух произносить, да еще и нараспев…

— Ладно, тогда я буду петь, — недовольно буркнула я, но со стороны отца Этварта донеслось возмущенное клокотание:

— Женщина не может петь псалмы где-либо, кроме как у себя в дому, в одиночестве, и то, предварительно постившись в течение двух недель!

Я укрепилась в своем презрении к канонической вере, но делать было нечего.

— Значит, псалмы будет петь господин секретарь! — я ткнула книгу Виро, который так резво отпрыгнул от нее, будто она была раскаленной.

— Я не могу, — сдавленно произнес он и звонко чихнул.

— Это вам так кажется, — мстительно сказала я, про себя решив, что столь бестолковая вера и ее атрибуты не могут всерьез навредить даже самому плюгавенькому демону.

Виро панически завертел головой, словно пытаясь найти еще какую-нибудь кандидатуру на роль певца, но быстро понял, что не стоит навлекать на себя вполне оправданные подозрения и покорно взял книгу. Едва он прикоснулся к ней, как снова расчихался, точно ему перечницу под нос сунули. Выходило, что какая-то сила в канонической вере все же таилась.

Мне доверили чадить вокруг могилы благовониями, Констан носил за Этвартом чашу, в которую тот периодически окунал метелки и разбрызгивал воду повсюду. Чуть поодаль Виро, которого враз одолели чесотка, чихание и икота, заунывно гудел что-то невразумительное. Периодически он останавливался и высовывал язык, пытаясь что-то на нем рассмотреть. Я заподозрила, что от чтения подобных текстов у демона там выскочил волдырь. Мне было его жаль, но куда деваться?..

Когда отец Этварт в последний раз махнул метелкой, секретарь имел плачевный вид. Даже в свете фонаря было видно, что его физиономия помимо ссадин и синяков теперь обильно изукрашена сыпью самого отвратительного вида и разнообразной расцветки — от розоватой до пурпурной с фиолетовым ореолом. У него опухли веки, глаза слезились, из носу тоже непрерывно текло, вдобавок он еще и чесался, как бродячий пес.

— Это простуда, — торопливо сказала я отцу Этварту, который в замешательстве глядел на печальные изменения во внешности Виро, усугубляющиеся с каждой минутой.

— Лучшее средство от простуды — это освященное лампадное масло, — откликнулся Этварт, сочувственно подняв брови домиком, и тут же, расторопно макнув пальцы в какую-то бутылочку, начертил на лбу Виро какой-то знак. Бедный секретарь, не успевший даже отшатнуться, начал икать пуще прежнего, и посинел, как от удушья.

— Так что — это все? — разочарованно воскликнул Констан, уставившись на могилу с оскорбленным видом. — А почему дух не явился нас поблагодарить? Откуда мы теперь узнаем, что он упокоился? Может, у нас ничего не получилось?