И один в поле воин

— Что с тобой? — взволновался Генрих. Он знал, что Лютц никогда не пил в одиночестве, да еще так много. Тревогу вызывал и нездоровый вид Карла, его чересчур блестящие глаза. — Ты болен?

— Болен? Нет, я здоровее, чем когда-либо. И именно потому, что я выздоровел, я не могу оставаться трезвым!

Лютц схватил со стола недопитую бутылку и приложил ее к губам.

Генрих отобрал бутылку, поставил ее на столик.

— Ну, Карл?

Лютц молча приподнялся.

— Скажи, пожалуйста, если бы к тебе в комнату ворвался, допустим, Миллер? Пьяный и нахальный. Улегся бы в сапогах на твою кровать, а тебе предложил или убираться из номера, или спать на полу. Чтобы ты сделал?

— Вышвырнул его прочь, спустил с лестницы!

— А чего же мы, черт подери, требуем от французов? — зло выкрикнул гауптман и, сжав кулак, резким движением откинул руку. Недопитая бутылка, стоявшая на столике, отлетела в угол комнаты и со звоном разлетелась вдребезги.

Перепуганный денщик заглянул в дверь.

— Уберите и ступайте домой, вы нам сегодня не нужны, — приказал Генрих. Ему не хотелось, чтобы то, что говорил болезненно возбужденный гауптман, слышал кто-либо посторонний.

— Карл, тебе надо успокоиться, ты болен!

— А я тебе докажу, что я абсолютно здоров! Хочешь, докажу? Ну, говори, хочешь?

— Я слушаю!

— Тебе не приходилось бывать в герцогстве Люксембургском?

— Как-то был, проездом.

— Верно, оно совсем крошечное? Ведь так?

— Ну?

— Так вот, я подсчитал: если все население всего земного шара собрать вместе и выстроить колоннами, то оно уместится на половине территории герцогства Люксембургского, а вторая половина останется свободной. Слышишь, все население земного шара! Ты представляешь, как мало людей на этом, богом проклятом, свете? Всех их можно собрать на половине территории Люксембурга, и земной шар будет пуст! Все богатства, все моря, поля, подземные сокровища — все к услугам этой горсточки людей, собранных на маленьком клочке земли.

Лютц схватил карту земного шара, которая лежала у него на кровати, и поднес к глазам Генриха.

— Видишь? Вот здесь может разместиться все человечество! А это все к услугам людей. Весь мир! Какая прекрасная жизнь могла быть на нашей планете!

Генрих прошел в другую комнату, где стоял умывальник, смочил полотенце и положил его Лютцу на лоб. Он силой заставил Карла лечь.

— Да я не болен, пойми!

Не слушая протестов, Генрих вынул из кармана порошок и протянул его Карлу.

— Что это?

— Снотворное.

— Дай мне лучше чего-нибудь такого, чтобы я заснул навсегда. Ведь страшно собственной рукой послать себе пулю в лоб!

— Ты что, сошел с ума?

— А ты не лишился бы рассудка, если б при тебе Миллер сбросил пятерых мужчин… с обрыва… а беременной женщине послал две пули в живот?… Понимаешь, беременной женщине! О, я не могу, не могу… Я не могу это забыть! — выкрикивал Лютц в исступлении. Его трясло, слова прерывались рыданиями. Это была настоящая истерика.

Генрих знал, что в таких случаях надо молчать и ни о чем не спрашивать. Он заставил Лютца принять порошок, укрыл его одеялом до самого подбородка, дал выпить грапа, чтобы больной поскорее согрелся.

— Лежи и постарайся уснуть.

— Уснуть… я так хочу уснуть… я уже три ночи не могу спать! С того времени, как Миллер…

— Молчи! Слышишь, ни о чем не говори! Я все равно заткну уши и не стану слушать.

Возбуждение медленно спадало, и через полчаса снотворное подействовало. Лютц заснул.

Генрих не решился оставить его одного, хотя очень устал с дороги. Подложив под голову старую шинель Карла, он улегся на диван, но заснул не сразу.

Ночь прошла спокойно, больной не просыпался. Утром пришел денщик. Генрих, приказав не будить гауптмана, сколько бы он ни спал, ушел в штаб.

Эверс встретил своего офицера по особым поручениям приветливо, но на сей раз был неразговорчив. На левом рукаве его мундира все еще чернела траурная повязка, хотя официально объявленный траур уже кончился.

— За все прожитые мною шестьдесят пять лет, обер-лейтенант, это самые черные дни в истории военных побед Германии. Самой блестящей операцией девятнадцатого столетия был Седан! Величие нашей победы под Седаном померкло перед позорным поражением на берегах Волги!

— Я слышал от своего отца, что в генштабе сейчас разрабатывают планы новых операций, которые помогут не только выправить положение, а и…

Генерал безнадежно махнул рукой.

— Хочу верить, но… Впрочем, будущее покажет! А теперь, обер-лейтенант, идите, отдыхайте с дороги. Если будут поручения, я вызову вас.

После обеда Генрих снова зашел к Лютцу, но тот, измученный трехдневной бессонницей, еще не просыпался. Может быть, пойти к Миллеру и осторожно выведать у него, что именно так повлияло на Карла? Генрих позвонил начальнику штаба службы СС. Но к телефону подошел Заугель. Он сообщил, что Миллер вчера уехал и, возможно, вернется к вечеру.

Пришлось остаться в номере.

Вечером Карл встретил Генриха смущенной улыбкой. Он уже совсем успокоился, но был еще очень слаб. Очевидно, возбуждение последних дней истощило организм больного.