И один в поле воин

— О герр Заугель, я лишь высказал то, что думал и в чем твердо уверен. Не надо быть очень наблюдательным, чтобы понять, должность помощника Миллера — масштабы для вас слишком ничтожные. Вы знаете, мы с Гансом очень дружим, я ценю его отношение ко мне, сам искренне ему симпатизирую, но…

Заугель бросил на собеседника вопросительный, нетерпеливый взгляд.

— Но, — продолжал Генрих после паузы, — надо быть откровенным: Миллер это уже анахронизм, он живет исключительно за счет старых заслуг и заслоняет дорогу другим. Слово «другим» я употребляю не в том примитивном значении, которое ему обычно придают. Это не просто более молодые и даже более талантливые работники. Это совершенно новая порода людей, родившихся в эпоху высшего духовного подъема Германии и поэтому воплотивших в себе все черты людей совершенно нового склада, завоевателей, господ, хозяев.

— Вы, барон, оказывается, тонкий психолог и очень интересный собеседник. Сейчас не поздно, и я был бы рад, если бы вы на часок заглянули ко мне. Мы бы продолжили этот разговор за чашкой крепкого кофе. К сожалению, не могу предложить вам ничего другого — мне сегодня еще надо работать, и я должен быть в форме.

— Чашка крепкого кофе и разговор на философские темы — это такая редкость в Сен-Реми. Я с радостью принимаю ваше предложение. Соскучился и по первому и по второму! — рассмеялся Генрих.

В небольшой трехкомнатной квартирке Заугеля пахло духами, хорошими сигарами, настоящим мокко. Очевидно, комнаты редко проветривались — эти запахи были так устойчивы, что создавали своеобразную удушливую атмосферу, царящую обычно в будуарах кокоток. Да и все остальное скорее напоминало будуар, чем комнату офицера, да еще в военное время: мягкие ковры на стенах и на полу, кружевные занавески на окнах, бесконечное множество статуэток, вазочек, флакончиков. И единственной вещью, которая резко дисгармонировала со всем, был огромный портрет Ницше, вставленный в черную, простую, без всяких украшений раму.

Заметив, что Генрих смотрит на портрет, Заугель патетически произнес:

— Мой духовный отец! С этим портретом я не расстаюсь никогда! И с этими книгами тоже.

Заугель подошел к этажерке и снял с верхней полки несколько книг в дорогих переплетах. «По ту сторону добра и зла», «Так говорил Заратустра», «Сумерки богов» Ницше, «Майн кампф» Гитлера.

Захотелось на свежий воздух, мутило от духоты, и Генрих уже подыскивал предлог, чтобы поскорее вырваться, но в это время денщик принес кофе, лимоны, бутылочку ликера.

Попивая черный кофе, Генрих и Заугель долго разговаривали на философские темы. Выяснилось, что лейтенант немного знаком с новыми философскими течениями. Он кое-что читал даже из старой немецкой философии. Этих куцых знаний было мало для того, чтобы мыслить логично, но хватало на то, чтобы обо всем говорить с апломбом невежды. И Заугель крушил Канта и Гегеля, высмеивал Маркса, снисходительно похлопывал по плечу Шопенгауэра и, захлебываясь от восторга, расхваливал гений своего Ницше. Его он считал предвестником новой эры расы победителей, которые поднимутся над гранью, отделяющей добро от зла, и достигнут сияющих вершин, где царствует человек-бог. Генриху пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не расхохотаться, слушая этот бред, и поддерживать разговор. А Заугель был в восторге, что нашел такого внимательного слушателя и, как он считал, единомышленника.

Постепенно от высоких материй разговор перешел на темы более житейские, на обстановку, создавшуюся в связи с усилением активности маки.

Генрих еще раз напомнил Заугелю, что согласен помогать ему во время болезни Миллера, если возникнет такая надобность.

— Я с радостью воспользуюсь вашими услугами, барон, я даже имею кое-что на примете. Но сначала я хотел вас предостеречь… если вы разрешите, конечно…

— О, пожалуйста!

— Вы ведете себя неосторожно, барон, немного легкомысленно в выборе знакомых…

— Что вы хотите этим сказать?

— Припомните все свои симпатии и скажите — можете ли вы за всех поручиться?

— Понимаю, понимаю, милый Заугель, на что вы намекаете! Спасибо за деликатность, с которой вы подошли к этому интимному вопросу. Но, уверяю вас, в данном случае надо подходить с другой меркой. В моих отношениях с женщинами я придерживаюсь одного — красива эта женщина или нет! Ведь женщины, как и ваш сверхчеловек, стоят по ту сторону добра и зла!

— Вы так думаете? А если я скажу, что родной брат мадемуазель Моники французский террорист?

— Не может быть! Такая добропорядочная семья!

— Печально, что приходится вас разочаровывать, но это так. Вчера на следствии один пойманный маки сообщил мне эту интересную подробность из биографии мадемуазель. Не исключена возможность, что и она сама…

— Фи, как неприятно! Хорошо, что вы меня предупредили, теперь я перед вами в долгу! Надо будет присмотреться повнимательнее…