И один в поле воин

Этот крик и услышал Генрих, который вместе с Лютцем и Миллером как раз вошел в вестибюль. Генрих бросился в ресторан. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, в чем дело. Привычным, хорошо натренированным движением он схватил руку рыжего эсэсовца у запястья и нажал на кисть. Рыжий заревел от боли и, вскочив на ноги, сделал шаг назад. Но было поздно: полусогнутой правой рукой Генрих изо всей силы ударил его в челюсть. Эсэсовец упал, опрокинув столик.

Спутники рыжего подскочили к Генриху, но в тот же миг перед ними блеснула сталь пистолета.

- Вон отсюда!- зло крикнул Генрих.

Из-за его спины, держа пистолеты в руках, вышли Лютц и Миллер.

Увидав трех вооруженных офицеров и среди них гестаповца, эсэсовцы, сбивая друг друга с ног, бросились к выходу.

- Гауптман,- спокойно, словно ничего не произошло, обратился Генрих к Лютцу.- Вы знаете, где моя комната, проводите туда герра Миллера, а я тут кое-что закажу.

Убедившись, что машина с пьяными солдатами отъехала, Лютц и Миллер поднялись в комнату Генриха. Убежала к себе и Моника. Слезы обиды еще дрожали на ее ресницах. Пробегая мимо Генриха, она на ходу быстро бросила спасибо!- и исчезла за дверью.

Генрих подошел к буфету.

- Пришлите мне в номер бутылку хорошего коньяка,попросил он мадам Тарваль, и, отсчитав деньги, прибавил,- а это за скотов, которых я выгнал. Ведь они вам не заплатили.

Мадам Тарваль замахала руками.

- Что вы, что вы! Я и так перед вами в долгу!

Не слушая возражений мадам Тарваль, Генрих перегнулся через стойку и сам бросил деньги в кассу.

Когда он направился к себе, к нему подошел один из посетителей ресторана - француз.

- Разрешите, мсье офицер, выпить за человеческое благородство!поклонился он Генриху.

Все присутствующие поднялись с бокалами в руках.

Генрих повернулся к стойке, взял из рук мадам Тарваль фужер с вином и поклонился присутствующим.

Все дружно выпили.

Генрих вышел.

Минут за двадцать до отхода поезда, когда Курт уже сносил вещи своего шефа в машину, Генрих зашел в ресторан попрощаться с хозяйкой и Моникой.

- Я на неделю уезжаю в отпуск и хочу попрощаться с вами и мадемуазель.

- О, это очень любезно с вашей стороны, мсье барон. Приезжайте поскорее. Мы будем ждать вас, а Монику я сейчас позову.

Попрощавшись с Генрихом, мадам Тарваль пошла разыскивать дочь. Генрих присел к столику. Прошла минута, другая, а Моники все не было. Наконец, когда Генрих потерял надежду ее увидеть, девушка появилась.

- Вы хотели меня видеть, мсье фон Гольдринг? - сухо спросила она.

- К чему такая официальность? Чем я провинился перед вами, что вы не хотите даже взглянуть на меня?

Девушка стояла, опустив глаза, бледная, хмурая.

- Наоборот, я очень благодарна за ваш рыцарский поступок...

- Я уезжаю в отпуск и зашел проститься с вами.

- А вы уже попрощались с дамами, в обществе которых так бурно отметили получение новых погон и "Железного креста"?

В подчеркнуто-равнодушном тоне, каким был задан этот вопрос, прорывались нотки горечи.

- Моника, хорошая моя наставница, да ведь я их даже не разглядел! Как только они явились, мы с гауптманом Лютцем ушли домой.

- Вы оправдываетесь передо мною?

- А вы словно упрекаете меня...

- Я упрекаю на правах учительницы,- впервые за все время улыбнулась Моника

- Ну, а я оправдываюсь на правах ученика. Так какие же наставления дадите вы мне на время отпуска?

- А разве вам нужны мои наставления? Ведь вы едете к своей названной матери и... сестре. Они, верно, хорошо присмотрят за вами.

- Почему вы запнулись перед словом "сестра"?

- Я не представляю, как можно называть сестрой незнакомую девушку. Вы же сами говорили, что видели ее, когда были семилетним мальчиком... и потом сестрам не возят таких дорогих подарков.

- Выходит, вы ничего не пожелаете мне?

- Ведите себя хорошо и... возвращайтесь скорее.

- Оба эти наказа выполню с радостью...

Генрих крепко пожал руку Моники и быстро вышел.

"Неужели она меня любит?"- думал он по дороге на вокзал. Ему было и радостно и одновременно грустно.

РЫБАКИ И РЫБКИ

Телеграмму о приезде Гольдринга в Мюнхен Бертгольд получил поздно вечером. Он уже собирался покинуть помещение штаб-квартиры и идти отдыхать после целого дня работы.

Бертгольд долго ждал телеграммы; он делал все возможное, чтобы ускорить приезд Генриха в Мюнхен. Но теперь все это было несвоевременно. Выехать сейчас домой он никак не сможет, а сделают ли Эльза и Лорхен все как следует?

С телеграммой в руке Бертгольд опустился в большое кресло у стола и задумался. Сколько планов, желаний, надежд он возлагал на приезд Генриха, и - вот тебе! Он прибыл именно теперь, когда уехать хотя бы на день нельзя.

О приезде Гольдрннга Бертгольд несколько раз говорил жене. Между ними была договоренность, что он обязательно прибудет домой на этот случай. А вот теперь надо давать телеграмму, чтобы его не ждали... Неужели ничего нельзя придумать? Неужели все его планы полетят ко всем чертям только лишь из-за того, что в штаб-квартире сейчас больше работы, чем когда-либо? Но за всю свою сознательную жизнь, а она прошла в органах разведки, он ни разу не поступился интересами службы во имя своей семьи.