И один в поле воин

- Именно вы! Сегодня я получил от генерала Бертгольда личное предупреждение: если в течение трех дней я не найду этого проклятого Шенье, меня вызовут в Берлин для специального разговора. Вы знаете, что это значит?

- Догадываюсь!

- Умоляю вас, напишите генералу, чтобы мне дали хоть неделю на поиски. Я никогда не забуду этой услуги. И когда-нибудь тоже смогу вам пригодиться!

- Это все? И из-эа этого вы прибежали ночью?

- Для вас, Генрих, это мелочь, а для меня вся карьера, а может быть, и жизнь!

- Завтра утром я дам вам письмо к отцу, вы сами его отправите.

Миллер долго пожимал руку Генриху.

Ночью прошел дождь, и намеченный с вечера план пришлось отложить. Надо было дождаться, пока земля немного подсохнет. Это вышло кстати, так как Генрих едва не позабыл о своем обещании написать письмо Бертгольду. Генрих сел за письмо, на сей раз он был немногословен. Коротко сообщив о своем участии в поисках, просил генерала учесть трудную обстановку и отложить установленный им срок еще на неделю.

Не запечатав письма, Генрих вручил его Курту, приказав немедленно отнести Миллеру.

- Когда вернешься, попроси мадам Тарваль или мадемуазель Монику приготовить нам что-нибудь в дорогу.

- Мадемуазель уже второй день больна...

- Очень плохо, Курт, что ты не сказал мне об этой вчера. У мадемуазель было столько хлопот со мной, когда я болел, а теперь, когда она слегла, я даже не навестил ее!

- Мы вчера очень поздно приехали, герр обер-лейтенант!

- Тогда сделаем так: я сейчас минут на пятнадцать зайду к мадемуазель и попрошу прощения за свою невнимательность, а ты отнеси письмо и собирайся в дорогу.

- Я мигом! Пока вы вернетесь, герр обер-лейтенант, все будет готово.

Курт не думал, что ему придется задержаться значительно дольше, чем он рассчитывал, и по делу не совсем приятному.

Получив письмо, Миллер не отпустил Курта, а приказал ему подождать.

- Ваша фамилия Шмидт? Курт Шмидт? Да?- спросил Миллер, когда письмо было прочитано, запечатано и вручено адъютанту для немедленной отправки.

- Так точно!

- Вы раньше служили в роте обер-лейтенанта Фельднера?

- Так точно!

- Вы знаете, что ваш бывший командир сейчас в госпитале, тяжело ранен?

- Так точно!

- Откуда вы это знаете?

- Мне сказал обер-лейтенант фон Гольдринг.

- А когда вы последний раз видели обер-лейтенанта Фельднера?

- В Бонвиле, в день отъезда оттуда, в номере оберлейтенанта Гольдринга.

- Обер-лейтенант Фельднер с вами разговаривал?

- Да. Он приказал передать обер-лейтенанту фон Гольдрингу номер поезда и время отбытия.

- Какой именно номер и какои час были названы?

- Не помню!

- А когда вы сообщали об этом обер-лейтенанту Гольдрингу, в комнате были посторонние?

- Нет, - твердо ответил Курт, хотя хорошо помнил, что в это время в комнате была Моника.

- Хорошо, можете идти, я сам поговорю об этом с оберлейтенантом. О нашем разговоре никому не говорите. Понятно?

- Так точно!

Возвращаясь домой, Курт не шел, а бежал. Гнала его не только мысль об опоздании, а и беспокойство. Почему Миллер начал его расспрашивать о Фельднере? И почему так интересовался, был ли кто нибудь из посторонних в номере? Неужели он в чем-то подозревает Монику? Мадемуазель Моника и тот поезд? Какая чепуха! Курт горел нетерпением обо всем рассказать обер-лейтенанту и был очень разочарован, увидев, что того нет в номере. Прошло полчаса, час, а обер-лейтенант все не возвращался.

Визит Генриха неожиданно затянулся.

Моника простудилась, в мадам Тарваль запретила ей подниматься с постели. Услыхав голос Генриха за дверью, девушка разволновалась чуть не до слез. Неужели мама разрешит ему зайти? А почему бы нет? То, что она лежит в постели? Но ведь она больна, и так естественно, что Генрих пришел ее навестить, ведь Моника дежурила же у его изголовья после аварии с мотоциклом.

Генрих сделал вид, что не заметил ни волнения, ни смущения девушки. Он вел себя просто, как всегда, и Моника сразу позабыла все свои сомнения. Она была так счастлива, что он здесь, что их беседа течет свободно, естественно, что он любуется ею.

Да и трудно было не залюбоваться Моникой. Ее вьющиеся волосы кольцом обвивали голову. На фоне белой наволочки они казались дорогой черной рамой, в которую вставлена прелестная женская головка.

- Моника! Вы сегодня удивительно красивы.

- Вы говорите это уже второй раз!

- И, возможно, скажу в третий.

- Мама, над твоей дочкой смеются!- крикнула Моника в соседнюю комнату, где хлопотала мать.

- Над тобой? Никогда не поверю! - мадам Тарваль появилась на пороге с тарелкой винограда.

- Я сказал мадемуазель, что сегодня она особенно красива.

- О, белый цвет ей к лицу! Если бы вы видели ее во время конфирмации. Подождите, я сейчас покажу вам ее фотографию.

- Вот, барон,- мадам Тарваль протянула Генриху большой семейный альбом, раскрытый на той странице, где была вставлена фотография Моники в день конфирмации.