И опять Пожарский. Тетралогия (СИ)

– Теперь пойдём дальше. Ячмень мы тоже просто перекупщикам продаём. А если сманить в Вершилово пивовара хорошего, чеха там или немца, варить самим пиво и не в бочонках, а в тех же кувшинчиках продавать на торгу. Это ведь дороже, чем просто ячмень. Вот теперь буду я свою речь заканчивать. Будет у нас через месяц с небольшим праздник церковный – Михайлов день. Давайте здесь же соберёмся в этот праздник снова все вместе. А за этот месяц вы пообсуждайте, что сейчас услышали и подумайте, что ещё можно переработать. И самое главное, как это лучше организовать, чтобы обиженных не было. Как прибыль делить и на что её тратить. Потом выберите десять самых ответственных, чтобы попусту не болтали, и за день до праздника, пусть они ко мне подойдут и поделятся, до чего вы всем обществом додумались. Ну, всё теперь идите домой, празднуйте. Вон и снежок пошёл. С Покровом вас, православные.

Событие тридцать третье

Дуня Фомина после возвращения со схода ходила по дому как пришибленная. Делала что-то по хозяйству, не замечая этого. Накормила скотину. Покормила мужа и детей. Уложила всех спать, помолилась на прекрасную икону и тоже улеглась на лавку, а сон не шёл. Всё вспоминалось ей, как ангелочек их "Петюнюшка" несколько раз именно её Дуньку Фомину перед всем обществом отметил. Хотелось Дуне в ответ, что-то сделать для княжича, отблагодарить, но не знала она как. Вот и мучилась весь день, да и всю ночь проворочалась. А на утренней дойке ей как обухом по голове саданули. Масло ореховое в горшочке расписанном, вот что надо сделать и подарить "Петюнюшке".

Дуня была баба решительная, девкой так вообще была огонь. Подоив двух коров и процедив молоко, она поставила его у печи отстаиваться и пошла по соседкам. Те тоже подоили коров, и на просьбу Дуни дать ей до завтра по полведра молока, пожали плечами, и молока в ведро налили. В итоге у Дуни скопилось четыре полных ведра молока. Весь день она отстаивала сливки и взбивала масло. В итоге у неё к вечеру получился полугарнец масла. (1,7 литра).

На следующее утро Дуня проделала ту же операцию. Соседки пошушукались, но молока дали, благо у каждой теперь имелось две коровы. И опять целый день она возилась с приготовлением масла. Теперь за два дня у неё накопилось достаточное количество для задумки. На третье утро Дуня обиходила скотину и детей, и отправила мужа к брату, чтобы тот дал немного мёда и орехов. Тихон поворчал, но пошёл. С Дуняшей лучше не спорить, если ей вожжа под хвост попадёт. Вернулся Тихон под вечер с лукошком орехов и жбанчиком мёда, и с запахом медовухи. Ничего, все летние и осенние работы закончились, можно и по ковшичку медовухи выпить.

Орехи Дуня расколола на следующий день и натолкла, как могла мельче. А потом начала пробовать, взяла немного масла, подсыпала ореховой муки и мёдом чуть подсластила. Получилась вкуснятина. Но Дуня на этом не остановилась, она сделала ещё одну порцию, но мёда и орехов положила побольше. Эта порция получилась ещё вкусней. Дуня сделала и ещё одну пробу. Ещё больше орехов и мёда, но опыт вышел неудачный, слишком сладкой вышла масса и слегка жидковата. Вот по второму рецепту Фомина и перемешала всё в нужном количестве. Получилось прилично. Утром Тихон был отправлен в Балахну к гончару. Тихон долго отказывался, говорил, что нет денег. Дуня напомнила ему про заначку.

– Так это же на самый чёрный день, – взмолился Тихон и хотел побить дуру жену.

Но выслушал все аргументы и, вздохнув, поехал в Балахну. Вернулся Тихон под самый вечер с двумя горшочками. Дуня оглядела их и осталась довольна.

Следующий день её застал в Вершилово, где она с горшками вломилась к иконописцам. Она ожидала, что те попросту прогонят её или денег потребуют, но всё произошло совершенно по-другому. Старший у иконописцев Иоаким Прилукин попробовал прихваченного Дуней масла орехового, хмыкнул в бороду, забрал горшки и велел прийти через два дня, бо краскам нужно высохнуть.

Эти два дня Дуня провела как на иголках. Всё не терпелось ей увидеть, чего нарисуют на горшочках иконописцы. Если бы она знала, что увидит, то и не дожила бы до просмотра, умерла бы от удара. Иоаким встретил Дуню и низко её поклонился. Это уже насторожило бабу. Все четверо иконописцев собрались у лавки, на которой стояли прикрытые чистой белой тряпицей её горшочки. Перекрестившись Иоаким, махнул рукой и сиплым голосом сказал:

– Сымай, хозяйка!

Дуня дрожащими пальцами сдёрнула тряпицу и охнула. Такой красоты она себе даже представить не могла. Нет, икона, что стояла у них в красном углу была прекрасна. Но это икона. Она и должна быть прекрасной. Это же! Это нельзя было описать словами.